– Доча, у тебя же сын! Сутками ребёнок в ящик пялится, а матери хоть бы хны! Вот чего он там видит-то? Цельный день: тум-тум-тум-тум. Как в кузне!
– Да, уж музыка точно – такой, наверное, фашисты в концлагерях пленных пытали, – Ася решила переключить свой гнев с бабушки на сына, – Олежка, ну-ка выключай комп! Ты меня слышишь? А?! Открой!!! – Ася отправилась ругаться с вечно запертой дверью в детскую.
Правнук Олежка – ещё один человек, любимый Прокопевной беззаветно. Любовь эта, правда, видимого отклика не находила и на Олежкином поведении не отражалась. «Но ведь на то он и мальчик, не гладью же ему вышивать в конце концов. Подрастёт – поймёт!» – успокаивала себя Прокопевна.
Горячо любимый правнук реагировал на её просьбы и замечания не иначе, как на привычный бубнёж с экрана, то есть – никак. Но зато он радовался и чмокал старческую щёку, когда Прокопевна умудрялась пожарить ему картошечку с корочками.
А как начнёт бабушка поучать, типа: «Давай учись! Не выказюливай! Помогать-то некому, самому придётся дорогу в люди пробивать. Бросай ты эту свою трындычиху – капютер. Он у тебя жизнь отнимает!» То на это сам собой нашёлся безотказный способ дрессировки надоедливых старушек: показать питомца – ручную домашнюю крысу, даже и показывать не надо, можно просто сказать: – А вот у меня Пипа, хочешь подержать?
В ответ Прокопевна, как шёлковая ретируется под испуганные причитания:
– Вот сказали бы, возьми мыша или руку отрубим, а я бы сказала – нате рубите руку, не возьму мыша…
Когда за Асей захлопнулась дверь, Прокопевна села на своё привычное место в кресле у окна, где и проходили её одинокие дни.
– Иди, Прокопевна, на окошечке погуляй, – часто ободряюще говорила она себе, ведь на улицу без посторонней помощи выходить не могла, а балкона в старой квартире предусмотрено не было. Приладив к уху крошечный радиоприёмник – единственное средство общения с внешним миром, принялась «гулять», стараясь что-то разглядеть в окно. Внешне это выглядело привычно, но на самом деле старушка видела только размытые пятна и неясные очертания домов, деревьев и машин, движущихся по проспекту.
Вдруг в комнату зашёл Олежка, его порывистый шаг Прокопевна узнавала из миллиона других (только он так стучит пяточками, с тех самых пор, как только научился ходить). Правнук сел напротив, на маленькую табуретку:
– Баб, чё делаешь? Пошли в «контру» сражнёмся, – семиклассник заливисто рассмеялся своей шутке, представляя, как его старенькая прабабушка расстреливает террористов из «калаша», приговаривая своё обычное: «Светконец! Даже синяки по телу пошли… от переживания!»
– Раньше мы играли с дедынькой в «дурачка». Охы, как же он пригрывать-то не любил. Щас бы сыграла бы с тобой, сынок, да глазыньки мои ниччо не видят. Вундеркиндер ты мой!
Да и когда было нам в игры-то играть? Дедынька всё на заводе, я в детсаде. Дача – десять соток. Картошки – поле, не видать, где кончается. А как дело к осени, тут пововсе начинается мой консервный завод: варенье, засолки, маринады… Канпоты Юрочка сильно любил. Всё уж… никто ему больше вкусненького не изделает. Совсем закорючилась Прокопевна…
– Да он себе всё в магазине купит, баб.
– Не-ет в магазине маминого не продают…
– Баб, а расскажи, как в деревне жили.
– Хорошо жили. Всё было. Березняк такой огроменный был – берёзыньки аж светятся. Церква в голубенькой шапочке на взгорке стоит. А поп такой красатуня, кудрявый-кудрявый. Меня в честь него Долматом прозвали. Баба твоя молоденькая тоже сильно кудрявая была. Бывалыча прилижу волосы, платком завяжу, а они снова шапкой, вверх куделями.
