– Боюсь огорчить тебя, – сказал Нико, цепляя зубочисткой кубик рыхлого сыра, мотнул головой и ткнул пальцем в сторону окна, – на тему этой так называемой красоты. Вот что сказал современник: «Воронихин, природой назначенный к сапожному ремеслу, учением попал в зодчие; и он построил Казанский собор, этот копиист в архитектуре, который ничего не мог сделать, как самым скверным почерком переписать нам Микеланджело». Понимаешь, к чему это я цитирую?
– К чему-то, близкому к отвращению? – со злой иронией спросил я. – В конце концов, ты столько лет прожил в этом городе, твоя мать отсюда. Нравится унижать его? По-твоему, он недостаточно унижен?
Николас пожал плечами и отправил в рот желто-горчичный ломтик, покрытый темно-лиловыми нитями.
– Что, вкусно?
– Терпимо, – бесстрастно ответил он. – Его совсем недавно разрезали roquefortaise17, структура плесени не повреждена. Примечательно, что молоко хоть и коровье, но все-таки…
– Только не про молоко, умоляю. В целом я понял: жрешь плесень среди руин… Расскажи лучше, что это сейчас такое было? Меня до сих пор трясет от твоего Жана-Батиста. Кто это?
Бельгиец улыбнулся, обнажив белоснежные зубы.
– Это брат моего отца, старый добрый валлонский родственничек. Они друг друга любят как кошка собаку. Когда отец подался к вам… то есть, к нам… короче, сюда, Жан-Батист увязался следом. В Бельгии, знаешь ли, жизнь тоже далеко не сахар после Войны – да, впрочем, как и везде. Но в консульстве запрещено брать на службу близких родственников – с этим там строго. Какое-то время дядя слонялся без дела по Новому городу со своим брюссельским старым гиноидом…
Я поперхнулся: брызги горячего кофе прыснули прямо в тарелку с мясом.
– Что? Погоди, он же священник!
Ван Люст улыбнулся еще шире.
– Я тебе сейчас кое-что расскажу об этом служителе культа. Он отжигал по всем злачным местам старушки Европы, пока не добрался до Питера, перепробовав весь местный блуд, поимев всех, кого можно и нельзя – кроме, конечно, собственного племянника; я бы такое запомнил. Но мой отец-то родом из Брюгге, понимаешь? Быть родом из Брюгге почти стопроцентно означает еще и то, что ты фламандец, а это, между прочим, уже далеко не одно и то же, что валлон. Не буду вдаваться в подробности, это исключительно бельгийская тема… Короче говоря, моему папаше надоел необузданный гедонизм братца. Он ему сказал вот что: либо тот начинает работать – кем угодно и где угодно – либо отец на правах Генерального консула депортирует дядюшку обратно в Брюссель. И что ты думаешь, какое занятие нашел себе Жан—Батист?
Я развел руками:
– Эээ… Он… стал… католическим священником?..
Бельгиец громко и резко щелкнул пальцами.
– Dat is het! Вот именно! Он как-то совершал променад со своей куклой по Невскому проспекту и вдруг уткнулся лбом в заколоченные двери очередного полуразрушенного собора. Задрав свою пьяную голову повыше к небу, дядя вдруг прочитал: «Дом Мой домом молитвы наречется». Это строки из Евангелия от Матфея, высеченные над главным входом. И покуда он охаживал свою куклу на прогнивших скамьях для прихожан, на него снизошло откровение…
– В соборе? – мрачно спросил я. И этот человек предлагал мне исповедаться…
– А что ты хочешь, он же валлон, да еще и из Брюсселя, – цинично усмехнулся Николас, – они там и не такое могут. Так мой дядя понял, что хочет стать католическим священником. Но таким, знаешь, не связанным по рукам и ногам всякими обетами. Для таких как он очень удачно существует так называемая Третья ветвь,
