1812. Фатальный марш на Москву - страница 16

У Франции традиционно имелась целая череда союзников на востоке – Швеция, Польша и османская Турция, – призванных сдерживать главенствующую угрозу со стороны власти Габсбургов в Центральной Европе. Когда Россия начала играть все более заметную роль на политической сцене Европы, для Франции стал особенно важен «barrière de l’est» – восточный барьер, способный оградить ее от новой грозы, собиравшейся на востоке. Но к концу восемнадцатого столетия Швеция угасла и перестала быть мощной державой, Польша исчезла с карты мира, а Турцию, погрузившуюся в состояние политического упадка, русские выдавили из Крыма и Молдавии. Франции приходилось искать союзников где-то еще.

В 1801 г. генерал Бонапарт, в ту пору пока только первый консул, решил превратить в союзника саму Россию. Когда в ходе переговоров по обмену пленными, британцы и австрийцы отказались зачесть семь тысяч русских солдат (союзников, взятых в плен французами в Швейцарии) при обмене на захваченных ими французских пленных, Бонапарт предложил отдать их царю Павлу безвозмездно. Он даже выразил готовность обмундировать и вооружить этих людей. Павел, который прежде и слышать не желал ни о каких делах с революционной Францией, был в равной степени обезоружен столь рыцарским жестом и раздражен узколобостью своих австрийских и британских союзников. Бонапарт, знавший, в какой степени русским мечталось заполучить гавань в Средиземном море, продолжил курс на сближение предложением Павлу острова Мальта (который все равно вот-вот грозил попасть в руки британцев). На данной стадии он подумывал даже подарить России Константинополь, лишь бы только заручиться ее поддержкой против Британии. Будущий император французов находился на прямом курсе к достижению задуманного, когда в ночь с 23 на 24 марта группа генералов, гвардейских офицеров и придворных чиновников ворвалась в спальную Павла в Михайловском дворце в Санкт-Петербурге, где заговорщики и убили императора{21}.

Павел был умственно и эмоционально нестабилен, если не сказать безумен, и смерть его вызвала у многих в России большое облегчение. Всюду и всякий раз, когда его старший сын и наследник Александр показывался на публике в первые недели своего правления, его окружали толпы людей, желавших поцеловать платье и руки нового царя, а поэт Пушкин позднее писал про «дней александровых прекрасное начало». Но хотя молодой российский император выделялся среди современных ему монархов щедростью натуры, отсутствием мстительности и ненавистью к несправедливости и жестокости, он тоже страдал от сильных психологических проблем.

Пусть Александр и не заслуживал называться недалеким, все же императору России недоставало способности предвидеть последствия своих слов и поступков.

Все бы, возможно, и не имело такого острого значения, если бы не характер образования, которое задумала дать своему старшему внуку бабушка, Екатерина Великая. Она была деспотом, не допускавшим никаких либеральных идеек в своем царстве или в непосредственной близости от него.

Помимо всевозможных математиков и священников, царица выбрала в качестве педагога для внука швейцарского философа республиканца, Фредерика-Сезара де Лагарпа. Ребенок подвергался нравственному воспитанию, в каковое входили изучение и разбор поучительных притч из писаний, история и мифология, как и светские законы Просвещения. Едва ли следовало ожидать от ограниченного разума ученика способности объять религиозные догмы и мирские понятия или примирить в себе реалии деспотизма и радикальные концепции, проповедником которых выступал Лагарп. «Маленький мальчик сущий узел противоречий», – после нескольких лет такой учебной диеты признавалась Екатерина, хотя и не вполне искренне