1812. Фатальный марш на Москву - страница 28

Наполеон поверил Александру и уже начинал платить свою цену за это. Ему отныне предстояло приложить больше усилий для удержания при себе союзника и следовало хорошенько обдумать, на какие уступки пойти для достижения целей в данном вопросе. Однако император французов даже и не предполагал, до какой степени Александр освободился от его влияния. Наполеон, совершенно очевидно, не знал о происходивших в Эрфурте тайных переговорах с царем его собственного министра иностранных дел, Талейрана. «Вам спасать Европу и вы достигните сего, только если встанете против Наполеона», – будто бы говорил Талейран Александру тогда. Но и Талейран, похоже, пребывал в неведении относительно замыслов царя, который уже тогда считал себя ведущим личный поединок с Наполеоном. Вместо получения ценного союзника усилиями своими Наполеон сотворил грозного соперника, который стремился сковырнуть императора французов с пьедестала величайшего монарха мира, а не просто-напросто победить его. «Места для нас двоих в Европе нет, – писал Александр сестре Екатерине перед отъездом в Эрфурт, – рано или поздно одному из нас придется уйти»{43}.

Сам факт того, что Александр начал думать о себе как о противовесе или даже как об альтернативе Наполеону на международной сцене, служит красноречивым примером того, сколь сильно император французов обострил свои отношения с другими нациями Европы, а в особенности с немцами.

На протяжении длительного времени Франция оказывала доминирующее интеллектуальное и культурное влияние на народы континента, а к концу восемнадцатого столетия прогрессисты и либералы повсюду вкушали плоды французского Просвещения. Штурм Бастилии 14 июля 1789 г., последовавшие за ним отмена привилегий, провозглашение декларации прав человека, учреждение представительного правительства и другие тому подобные меры вызвали сильнейший прилив воодушевления у представителей образованных сословий в каждом уголке Европы. Даже умеренные либералы видели в революционной Франции тот катализатор, который поспособствует трансформации старого мира в некий иной – более справедливый, а посему более цивилизованный и спокойный.

Ужасы революции напугали и оттолкнули многих немцев, прочих же задело бесцеремонное поведение Франции по отношению к ареалам вроде Голландии и Швейцарии, ставших полем для военных действий против различных создаваемых неприятелем коалиций. Но французы пребывали в глубочайшей уверенности, будто выполняют прогрессивную миссию – несут свободу и счастье другим народам. В том же духе, хотя и с большим прагматизмом, рассуждал и Наполеон, любивший говаривать: «Что хорошо для француза, хорошо для всех». Либералы повсюду цеплялись за ту точку зрения, что-де процесс преобразований и возрождения человечества всегда шел по восходящей, но неровно, а потому на этом тернистом пути неизбежны и потери. Те, кто страдал от засилья иностранной воли или от аристократического угнетения, с вожделением смотрели на достижения Франции и усваивали преподанные ею уроки. И вполне оправданно.

Политические границы, исполосовавшие вдоль и поперек большую часть территории Европы к моменту окончания восемнадцатого столетия, и конституциональные устроения внутри них являли собой в значительной мере наследие предпринимаемых еще в средневековье попыток создания общеевропейской империи. Германия была расколота на более чем три сотни различных политических образований, возглавляемых курфюрстами, архиепископами, аббатами, герцогами, ландграфами, маркграфами, городскими советами, графами и рыцарями империи. Нынешняя Бельгия принадлежала Габсбургам и управлялась из Вены. Италия состояла из одиннадцати государств, в большей части которых царствовали австрийские Габсбурги или французские и испанские Бурбоны. В Священную Римскую империю германской нации входили чехи, венгры и еще с полдюжины других народов, Польшу же поделили на три части Берлин, Вена и Санкт-Петербург.