«Здесь ты пропадешь», – говорил мне батя.
«Ничего хорошего тут из тебя не выйдет», – вторила ему мамка.
«Давай, езжай и выбивайся в люди, становись человеком», – в унисон произнесли оба, сажая меня в автобус по маршруту Павы – Санкт-Петербург.
Питер – центр мировой культуры, островок жизни, куда нас свозили из псковских и новгородских глубинок для просвещения и спасения от разлагающей обстановки провинциальных деревень и городков. Сами-то мы никуда бы не поехали. И конечно, заслуга наших родителей в том, что мы вырвались из родного дома, подальше от прозябания в безвестности и глуши.
Но многие из них не понимали, отправляя своих чад в города, – а если и понимали, то хватались за последнюю надежду дать детям хоть какой-то шанс, – что таит в себе большой город. Мы-то уж точно не догадывались, получая из родительских рук билет в достойную жизнь, какие вскоре откроются возможности потерять себя юной душе, превратиться в винтик, в серую мышь. Мегаполис, эта безликая масса равнодушных людей, беспощадно стирает задатки нравственности человека, превращает его, вскормленного молоком свободы на полях и проселках русских деревень, в городского обывателя, в мещанина с пустой душой. И как легко доверчивому и неокрепшему духом существу раствориться в пороках, ненависти, невежестве, быть поглощенным алчностью и удовольствиям. Да и просто раствориться в толпе…
А нам самим, конечно же, молодым и юным, не казалось, что мы идем ко дну, что в нашей жизни что-то не так, что мы где-то и кому-то проигрываем. Тут было интересно. С друзьями, такими же, как ты, – веселыми и сумасбродными – везде хорошо. Жизнь наша была яркой и бесшабашной. Безбашенной. Говорят: без царя в голове, а бывает – царь без башки. Это все про нас. Мы и были царями с сорванными головами.
Эх, веселая наша молодость, горячие наши головы! «Безбашенность» – это такое состояние у молодых людей, когда зарождается потенциал будущей жизни. Юношеская «безбашенность» – форма взросления, ее крайние проявления, когда в голову бьет мощный импульс энергии, не получивший еще нужной формы, не имеющий творческого направления и содержательности. Молодому человеку очень тяжело справиться с этой энергией, льющейся через край, и если нет должного воспитания, способного превратить этот взрыв в прилежные формы, то человек может просто разорваться от этой силы. И чем талантливее личность, тем сильнее взрыв.
Этот процесс созревания творческой силы в нас протекал в опасной и даже катастрофической форме, когда я лидировал в нашей сумасбродной компании, придавая в целом безобидным делам и веселью опасные и даже в некотором смысле уголовные оттенки. Поэтому участковый частенько заглядывал к моим родителям в гости, проводил беседы на тему моего поведения в ночное время суток. Мы с ним «подружились», еще когда я учился в седьмом классе: мы с приятелями побили стекла в школе, и нас поставили на учет в детскую комнату милиции. С этого момента невеселое общение с участковым не прекращалось.
Он тогда сказал моему отцу: «Если Андрей останется в Павах, то ничем хорошим это не кончится. Доиграется. Рано или поздно сядет».
Нас было четыре друга, и мы вместе куролесили. После того как я уехал в Петербург, двое из них ушли в армию. Это их тоже, может быть, спасло. Меня же в армию не взяли, хотя я очень хотел служить, воевать, геройствовать. Тогда шла война в Чечне. Меня забраковали по состоянию здоровья с псориазом. Может быть, от этого я еще больше озлобился и стал впадать в крайности в своих хулиганских выходках. Но Провидение Божие определило мне другой путь, другую армию – испытание большим городом. И слава богу, что так! Теперь я уже твердо могу это сказать. Четвертый наш товарищ остался в поселке: и в армию не пошел, и учиться никуда не поехал. В итоге его за какую-то шалость (все-таки доигрался!) через полгода посадили. Этой дорогой пошли многие мои ровесники из тех, кто остался на малой родине.
