1917. Две революции – два проекта - страница 23

, но «справа». Его неприятие либерально-капиталистического строя стало фундаментальным. Правый кадет А. С. Изгоев писал в конце 1907 г.: «Среди двух правящих наших классов, бюрократии и поместного дворянства, мы напрасно стали бы искать конституционных сил. Интересы этих классов не могут быть ограждены при господстве в стране правового строя. Эти классы неспособны осуществить конституции даже в формальном ее смысле».

Кадеты оказались перед сложной дилеммой. Газета «Утро России», которая вновь стала издаваться с ноября 1909 г. на деньги крупного капитала, писала 19 мая 1910 г.: «Дворянину и буржуа нельзя уже стало вместе оставаться на плечах народа: одному из них приходится уходить».

Разрыв дворянства с буржуазией означал также крах октябристов – партии справа от кадетов. Этот разрыв был вполне четко осознан обеими сторонами. Газета «Утро России» писала, в частности: «Союз аграриев с торгово-промышленным классом был бы противоестественным». Или более красочно: «Жизнь перешагнет труп тормозившего ее сословия с тем же равнодушием, с каким вешняя вода переливает через плотину, размывая ее и прокладывая новое русло».

В этой ситуации, после поражения революции 1905–1907 г. и утраты веры в успех Столыпинской реформы, партия кадетов стала уповать на буржуазию («русских Круппов» и «крепкое мещанство»). Она предприняла большую пропагандистскую кампанию, направленную на преодоление враждебного отношения интеллигенции к буржуазии. Вели ее бывшие марксисты (авторы книги «Вехи» Струве, Бердяев, Изгоев). При этом им неизбежно пришлось отвергнуть сам идеал равенства.

Струве писал, что основанием прогрессивного общества «является всегда человеческая личность, отмеченная более высокой степенью годности». Это был сдвиг к «рыночному» и социал-дарвинистскому представлению о человеке, а значит, к разрыву с той антропологией, на которой стояло общинное мировоззрение крестьян. Струве пытался даже взывать к патриотическим чувствам интеллигенции, призывая считать поддержку развития капитализма как «национальный идеал и национальное служение», но этот рыночный патриотизм отклика не получил (да и вообще это «поле» было прочно занято правыми).

Этот поворот Струве был очень радикальным, и в поддержку ему сразу выступил Бердяев: «Скажут, Струве хочет обуржуазить Россию, привить русской интеллигенции буржуазные добродетели. И Россию необходимо “обуржуазить”, если под этим понимать призыв к социальному творчеству, переход к высшим формам хозяйства и отрицание домогательств равенства».

Предприниматели же пытались привлечь на свою сторону интеллигенцию и даже леворадикальные партии. Контакты с либералами помогали политически воспитывать торгово-промышленные круги и рассказывать им про западный либерализм. В прессе их «беседы» вызвали большой интерес в обществе, что было враждебно принято в правительственных кругах.

Но интеллигенция не видела в буржуазности импульса к «социальному творчеству», зато слишком бросалось в глаза «отрицание равенства». И заметного успеха кампания по смычке интеллигенции с буржуазией не имела. Изгоев вынужден был даже бросить интеллигенции упрек в том, что «западноевропейская буржуазия своими знаниями, энергией, честностью, трудоспособностью во много и много раз превосходит русскую, даже социалистическую интеллигенцию». Упрек интеллигенция проглотила, но в массе своей осваивать главные ценности энергичной западной буржуазии не стала.