– Спасибо, – сказал толстячок, оказавшись возле прилавка, нетерпеливым видом своим намекая, что он хоть и рад похвале, но так занят, что у него совсем нет времени общаться с поклонниками. Чтобы еще больше подчеркнуть это, он забарабанил пальцами по прилавку, где громоздились горы всевозможных пирожных, от запаха которых желудок начинал что-то напевать, а если хозяин этих песен не слышал или не понимал, то бился в судорожном припадке.
– Ой, простите, что задерживаю вас, – встрепенулся кондитер, – вам ведь как всегда?
– Да, конечно.
Невысокий, толстенький. Его длинные волосы спадали почти на плечи, толстые щеки походили на перекачанный мяч. Лучше его не пугать и не расстраивать, а то сердце, заработав в учащенном режиме, перекачает ему в голову так много крови, что она обязательно лопнет. Она и так уже близка к этой катастрофе. Первые признаки надвигающейся беды – раскрасневшаяся кожа и обильно выступивший на лбу пот, который толстячок то и дело смахивал уже давно промокшим платком. Дорогой костюм смялся уродливыми складками не только на местах естественных сгибов – на локтях и коленях, но и на спине, облепив ее, точно изнутри его смазали чем-то вязким. Человек попробовал расправить плечи, но пиджак от спины не отклеивался.
Тем временем кондитер сложил в большую картонную коробку десятка полтора разнообразных пирожных. Пожалуй, лучшую часть из той коллекции, что он создавал сегодня. На его лице промелькнуло чувство сожаления, когда он протягивал коробку через прилавок. Вряд ли он жалел, что расстается с пирожными. Скорее ему хотелось еще хоть немного поговорить с посетителем.
Тот окинул зал беглым взглядом, повернулся к кондитеру и уж хотел было взять коробку, как вдруг замер, обернулся, уставился на Шешеля, так что тому сделалось неудобно и он заерзал на стуле.
– О, Александр Иванович, само небо посылает мне вас. Не далее, как сегодня утром, я о вас вспоминал, – он уже бежал к Шешелю, лавируя между столиками и стульями с ловкостью, которую с трудом можно было ожидать от столь тучного человека, и если бы он не сопроводил действия свои вступительными словами, то Шешель чего доброго подумал бы, что толстячок бросился к нему лишь с одной целью – отнять у него еще не съеденное пирожное, которого недоставало в той коллекции, что подготовил для него кондитер. Маньяк, право же, какой-то.
– Э, простите, мы знакомы? – наконец выдавил, приличия ради, вставший со своего места Шешель, перебирая в памяти все всплывшие на поверхность лица, но так и не отыскавший среди них лица толстячка. Тем не менее он протянул руку для приветствия, потому что на лице толстяка был такой восторг, каким еще минутой назад его самого встречал кондитер. Тот же чуть не перевалился через прилавок, таращась на Шешеля.
– Александр Иванович, помните одиннадцатый год, Императорский приз, который вы выиграли?
– А, – протянул Шешель, что-то припоминая, улыбаясь и пожимая влажную и мягкую, как подушка, руку толстяка. – Помню, помню. Вы в этих гонках тоже участвовали? Красный «Ройс» под номером тринадцать? Неудачное вам выпало число. А вы держались до самого конца. Мне удалось обойти вас только за две версты до финиша. Стоило мне это больших трудов и риска. Как же, как же, такое не забудешь. Только, простите, имени вашего не припомню.
Кондитер, слушающий этот разговор, от этой фразы вздохнул.
– Да, нет же, Александр Иванович, вы путаете. Я не участвовал в этих гонках. Я снимал их. Делал о них фильм. Я Павел Сергеевич Томчин.
