***
Лежать пришлось минут пятнадцать. Но страшнее времени в жизни женщин – не было.
Лежать, слушать выстрелы, слышать крики… а ведь и их тоже… могут.
Прасковья это понимала, и лежала тихо-тихо. Мотря – та вообще обеспамятела от страха, замерла, аки заяц, и только тихо-тихо вздыхала. Иногда.
Наступающая зима покрывала лужи первым ледком, припорашивала легким инеем.
На белом кровь – алая. На черном – тоже алая.
Долготерпение было вознаграждено.
- Гони их по домам!
Крики, шум…
Прасковья вылезла, только когда на площади никого не осталось. И то – вылезла…
Не встала во весь рост, не принялась отряхиваться, не пошла домой гордо и с достоинством…
Перевернулась на живот, пнула как следует подругу, чтобы та пришла в себя, и кое-как поползла. Медленно, очень медленно, вдоль канавы…
Ничего.
Лучше пять раз покрыться грязью, чем один раз – накрыться землей. Мотря, похоже, думала так же. Она ползла за подругой, и для разнообразия больше не вздыхала. Только икала. Тихо, часто и отчетливо…
***
Женщины отважились встать на ноги только ближе к окраине деревни, когда их не видно было за кустарником. Мотря потрясла головой.
Еще раз икнула.
И – в ноги поклонилась Прасковье.
- Век благодарна буду, сестрица.
Прасковья ответила таким же поклоном.
- Кто доброе дело сделает, тому Господь отплатит.
- Воистину, - отозвалась Мотря.
На этом ритуал был закончен, и дамы перешли к делу.
- Парашка, откуль ты про таких знала? – принялась выспрашивать Мотря.
- Откуль… оттуль, - проворчала Прасковья. – Предупредили. Беги домой, да зарой в подполе, что сможешь. Скотины у тебя вроде как немного, может, что и оставят… а вот зерно точно заберут. И детей прибери, у тебя старшенькая в пору входит.
- Я уж ей сказала ховаться в погребе…
- Ты меня послушай, - глаза у Прасковьи были серьезными.
Страшно серьезными. Страшными, как и ее слова.
Грабить будут. Убивать. Насиловать…
Тора Яна была права. Сейчас Прасковья благодарила Творца, что к ней на порог занесло эту женщину. Ее слова сбывались, но Прасковья надеялась выжить. Она – знала заранее, у нее была фора. А это очень много.
Мотря кивнула. И затрусила к своей избе.
А Прасковья, не особо задумываясь, отправилась в лес.
А чего ей?
Подожгут избу?
Да и пес с ней, самой бы живой остаться. Все одно, там из живности только тараканы. Плохо, конечно, и добра жалко, а только жизни лишиться – не хочется. Или, того веселее, не просто так ее лишиться. Мужики злые, молодые, голодные… если они здесь хоть на пару дней задержатся – в лесу оно безопаснее будет.
Остальная деревня?
Так и сами не маленькие…
Прасковья совершенно не рвалась бегать и всех предупреждать. Что – никому не ясно? После выстрелов-то?
После трех или четырех трупов, которые остались на площади? Кажется, там был фельдшер, кто-то из баб, пара мужчин… дядька Силантий… нет, точно Прасковья сказать не взялась бы. И то, что уже помнила – чудо.
Лучше она в лесу с мальчишками отсидится, все спокойнее будет.
***
И было спокойно.
Когда она подходила к землянке.
Когда кинулись ей на шею сыновья.
Когда побледнел мертвенно Ванятка – мам, у тебя кровь на лице…
Чужая.
Повезло – это просто чужая кровь. Брызнуло, наверное. А могла бы и ее быть…
Если бы не тора Яна, так и было бы. А еще она накупила бы всего и оставила в доме. И детей не прятала бы…
Глупость?
Так ведь мир!
Кому придет в голову такое проделывать, ежели войны нет? Когда враг приходит, тут понятно – ничего хорошего от него не ждешь.
