2024. Белая Скала - страница 12

– Сдаётся мне, ты, дружок, предатель, а?

У Триггера холодеет в груди. Он тянет руку ко лбу, чтобы вытереть проступивший пот. В руке – уже не автомат. В руке – перепачканный кровью плакат с лицом Дорожного.

– Эй, революционер, – из-за завалов выходит Ашкельдин с дружелюбной улыбкой и ведёт за собой всех: Джефа, Шульца, Боба, Линду.

– Ну, выбирай, предатель, как тебя убивать будем, – легко, в своей обычной манере, говорит Сергей.

– Нет, не надо, я умоляю, – бормочет Триггер, и на его груди расплывается кровавое пятно, – я не виноват, я просто пообещал родителям, что…

– Я очень люблю тебя, – качает головой Линда, глядя ему прямо в глаза, – лживая мразь!

И она стреляет в него в упор.

* * *

Сквозь пелену бреда и видений Триггер пришёл в сознание.

– Тихо! Лежи спокойно!

– Как больно, – простонал Триггер, пытаясь раскрыть слипшиеся веки, – болит…

– Ну, ещё бы, – над ним склонился потасканного вида мужчина в белом халате с нашивкой Сопротивления, – такое ранение, да ещё и так близко от сердца прошло! Не каждый вытянет, скажу я тебе. Тебе невероятно повезло, дружище.

Разъезжающимся взглядом Триггер оглядел свою грудь, которую терзала тягучая, давящая боль. Он был перевязан, на бинтах проступала кровь. На руках виднелись бесчисленные следы недавних уколов. Каждый стук сердца отдавал болью. Он – в старом гараже.

«Я жив… Вашу мать… Жив… Я обещал родителям… И я сдержал слово. Я сдержал слово, уроды! Жрите, сволочи! Ещё поживу, поживу, всем назло… Я ещё вас всех…». Мысли путались, голова кружилась так, что он откинулся на спинку старого автомобильного кресла, в котором лежал.

– Ты дыши ровнее, – посоветовал повстанец, – тебе сейчас нельзя много двигаться. Тебе, по-хорошему, отлежаться бы ещё недельку. Ну, а если серьёзно, то…

Не слушая, Триггер со стоном поднялся и соскочил на пол. На полу валялись тряпки, и он схватил первую попавшуюся промасленную фуфайку, накинув её на плечи. Его сердце билось всё сильнее. Он задыхался.

– Э, э! Ты куда собрался?! Ты не слышал меня что ли, – подскочил медик.

– Мне нужно на воздух, – пробормотал Триггер, – дышать…

И он, шатаясь, бросился к выходу, опрокинув по пути какую-то тележку с инструментами.

– Тебе ещё оправиться надо! Я что, зря тебя лечил? – Лэнс досадливо махнул рукой, сплёвывая на пол, – а, ну его… Пусть делает что хочет. Говорили мне, что он немного с приветом, да…

Триггер выбежал на улицу и замер, щурясь от солнечного света, который бил в глаза так ярко, что боль пронзала мозг. В его сознание разом ворвались десятки чувств. В нос ударили запахи машинного масла, пороха, вонь гнилых тряпок, благоухание цветов и травы. Его оглушали шум ветра, гомон бесконечных голосов – чей-то смех, весёлая брань, лязг, рёв каких-то моторов, пение, звон бутылок, карканье вороны. Ступни больно колол острый щебень. Мелькали лица, много лиц, знакомые и не очень.

– Эй, а ты что за чудо?

– Откуда вылез, друг?

– Триггер! Очнулся, да? Поздравляю, парень!

– Эй, рад, что ты снова в строю!

– Чего встал на пути, блаженный что ли?

– Опа, Триггер выздоровел! Ну, Лэнс и кудесник, блин!

Его ноги подкосились, и он, со стоном зажимая уши, упал на колени.

– Тише, тише, мой хороший, – голос Линды был так близко.

– Линда…

– Всё хорошо, я здесь, успокойся, милый, – шептала она, обнимая его плечи. Линда говорила едва слышно, словно стеснялась своих чувств при всех.

– Ты здесь… Прости меня, – простонал Триггер, и у него потемнело в глазах от боли в груди.