Я на миг задумалась и всё же равнодушно пожала плечами, скорее на автомате хватая его за руку и мысленно благодаря за то, что он не стал указывать на мою слабость.
Стоило дойти до комнаты, как я обессиленно повалилась на кровать, позволив себе на пару мгновений прикрыть веки. Виски нещадно гудели, словно в попытках сдавить голову, а в теле ощущалась такая усталость, будто бы я тренировалась без устали всё утро и предыдущую ночь.
– Держи, – раздался мужской голос.
Я вновь приоткрыла одно веко, уже и забыв о своём прекрасном сопровождении.
Ноэ протянул мне стакан воды и белую таблетку на ладони.
– Что это? – взглянула я в его светлые глаза.
– Доверься мне, – на красивом лице растянулась добродушная усмешка.
– Нет, – улыбнулась я в ответ, приподнимаясь на локтях и всё так же упрямо глядя на него. – Что это?
– Ты хоть кому-то доверяешь? Или лишь один я такой особенный? – его явно забавляла моя реакция, но он терпеливо держал протянутые руки.
– Никому не доверяю, – выпрямилась я, потянувшись к прозрачному стакану воды. – Но ты особенный, если тебе от этого будет легче.
Ноэ усмехнулся, а серебристые глаза заблестели. Он сжал кулак, убирая лекарство в карман.
– Это было обычное обезболивающее, а не то, что ты подумала, – обернулся мужчина, наблюдая, как я подошла к высокому зеркалу, распуская волнистые волосы и позволяя прядям рассыпаться по плечам. Стекло вмиг показало истинную бледность моего лица, отчего оливковые глаза смотрелись неестественно ярко.
Ноэ внимательно и совершенно нагло следил за моими жестами, пока я пальцами расчесывала короткие пряди, уже отросшие ниже плеч. Я сосредоточенно избегала его взгляда в отражении, отчего-то не желая показывать свою заинтересованность в его персоне, и уже трижды прокляла себя за упрямый отказ от обезболивающего. Вряд ли сын главы фракций предлагал бы мне что-то наподобие эсмола1, который так моден и популярен среди других богатеньких деток. Да и сам Ноэ не выглядел так, словно сидел на чём-то.
Я бросила на мужчину мимолётный взгляд. Интересно, если бы Апфер не подействовал на мой организм так остро, смогла бы я испытать к нему хоть малейшее влечение? В целом он был вполне в моём вкусе. Если, учитывая подавленные чувства и эмоции, какой-то мимолётный интерес можно было бы считать вкусом.
Помню в детстве, когда мы ходили в школу вместе с младшей сестрой, у меня был одноклассник, постоянно норовящий хоть как-то меня уколоть или обозвать. Забавно, как дети любят проявлять свою симпатию. Я тогда много плакала и смущалась, пока однажды не ударила его по голове увесистым учебником. Знал бы он, что тоже мне нравился…
Я закусила губу по старой привычке от этих воспоминаний. Смущение и слёзы сейчас были чем-то недоступным. Лишь в последний день, перед новой сывороткой Апфера, ты мог почувствовать еле уловимые ароматы вокруг. И то, это было скорее самовнушением.
Но лекарство снимало даже эти следы. Для меня всегда оставалось удивительным, как оно легко затуманивает мои эмоции, чувства, вкусы, но не борется с головной болью, сопровождающей весь следующий день.
Иногда я задумывалась, зачем мы всё ещё принимаем его. Если изначально люди пытались заглушить свою боль, то сейчас единственным аргументом было время на запястьях, которого боялись. Хотя война и уничтожила большую часть населения, отчего найти своего анкона представлялось практически невозможным. Но всё же мы продолжали принимать лекарство. Было ли это сродни привычке, или человек просто больше без него не мог? Хотя тогда все члены сопротивления точно были бы отмороженными и бесчувственными.
