– Вам, наверное, надо поговорить, – предположил я.
– Да о чём тут разговаривать. Он даже не догадывается о моём утреннем откровении.
Адель не была раздражена, скорее – чувствовала себя неловко. Как будто только что вышла с концерта любимой группы, которая сегодня была не очень.
– Я вас познакомлю, а потом ты скажешь мне – заметно или нет.
Я повёл плечами – что, собственно, мне оставалось? Не скрываться же бегством, да и от чего.
Арви оказался весёлым, довольно симпатичным парнем, из тех, кто смотрит прямо в глаза и при этом не источает агрессии. В нём не было ничего волчьего. Я видел, что Адель чувствует себя в его обществе уверенно, и встреть я их только что впервые и вместе, не задумываясь понял бы что они – пара.
– Ну как? – спросила она меня позже, сомневаясь в самом вопросе.
Арви на другом конце комнаты здоровался с только что приехавшими ребятами.
– Хочешь выпить? – предложил я взамен ответа.
– Я не очень люблю ликёры, да и боюсь сорваться – наговорю лишнего.
– Бережёшь чувства?
– Вроде того. К тому же – вдруг я ошибаюсь.
– Ты ошибаешься.
– Думаешь, я его не разлюбила?
– Думаю, мне пора.
На следующий день я иду шестьсот метров до центрального автовокзала. Спокойным шагом получается 11 минут. Как раз на первую часть до-мажорного струнного квартета Бетховена. Без всяких докучливых басов.
Начало
Он сидит в самом углу кафе и что-то пишет. Кафе такое, в барочном стиле, с полукруглыми нишами и зеркалами с лепниной. Сам не знаю, как я попал внутрь. Видимо, на контрасте. Если несколько раз пройти туда-сюда по улице Калею, непременно захочется чего-нибудь барочного. Барочного порочного. Экстаза святой Терезы. Да спустится ко мне ангел во плоти и пронзит своей золотой стрелой.
Вот он сидит в углу, не останавливаясь ни на секунду. Одни перья остались от крыльев твоих.
Его руки с такой скоростью летают над бумагой, словно он боится потерять мелодию. Только композитор может писать что-то так быстро – наш новый Пёрселл. Да и кто ещё нынче пишет от руки.
Я подзываю официанта – чашку кофе или лучше Riga Coffee Black.
4 части чёрного кофе.
½ части кофейного ликёра.
1 часть Рижского бальзама.
1 часть взбитых сливок.
«И рюмку Рижского отдельно». Тут должно быть что-то из «Фауста».
Когда с кофе покончено, я встаю и решительно подсаживаюсь за его стол, рискуя оборвать этот фантастический этюд и напороться на неприятности.
– Однажды я написал фугу. Она была до того ужасна, что я до сих пор её наигрываю, если попадается пианино.
Я смотрю то на него, то на листы бумаги, и вижу только разлетающиеся буквы. Никаких тебе нот, никакого adagio. Он останавливает письмо и смотрит на меня так, будто я для него только пустынный силуэт. Его взгляд спокоен, но наполнен той степенью увлечённости, которая выдаёт фигуры, способные создавать.
Он откладывает перо, откидывается на спинку стула и спрашивает:
– Зачем же ты играешь свою фугу, если она так отвратительна?
Я усаживаюсь смелее и отвечаю:
– Она служит мне напоминанием. Она сдерживает меня от того, чтобы написать что-нибудь ещё.
Он улыбается. Я перехожу в наступление.
– Что ты пишешь?
Раз уж я здесь, моё любопытство должно быть удовлетворено. Никому не известно, когда в следующий раз меня застигнет любопытство.
– Вообще, я думал, ты пишешь музыку.
– Нет, это не музыка. Это предсмертная записка.
Он всё ещё спокоен и собирает в стопку листы, теперь больше похожие на письмо бабушке.
