Губы у него теплые. Он тихонько прихватывает ими мои, и я обнимаю его за шею. Я ожидаю быстроты и страсти, но Шон не торопится. Мои пальцы путаются в его волосах, его язык проскальзывает между моими губами, и я позволяю изучать меня, пока внизу не раздается хлопок двери.
– Чье сейчас дежурство? – отрываясь от мягких губ, спрашиваю я.
Шон поднимает руку, смотрит на часы.
– Через пять минут мое, – между нами снова скользит неловкость. – Я, наверное, пойду.
– Конечно.
Я одариваю его на прощание целомудренным поцелуем в щеку и, отворачиваясь на другой бок, засыпаю.
– Осторожно, еще одна. – Я поднимаюсь по деревянной лестнице, а парень поддерживает меня за талию.
– Что ты задумал?
– Увидишь. Пригнись, а то головой ударишься.
Я послушно наклоняюсь, делая шаг в темноте, и оказываюсь на чердаке. Слева натянут шпагат, на котором сохнут какие-то травы, справа – металлические стойки со сложенными стопкой коробками.
– Когда ты говорил о свидании на крыше, я немного не так это представляла, – говорю я.
– Куда ты вечно торопишься? Мы еще не пришли даже, – хмыкает он. – Стой.
Одной рукой собрав мои волосы в хвост, вытаскивает из них что-то.
– Паутина, – произносит тихо, а потом наклоняется и ставит на открывшемся плече росчерк поцелуем.
Я блаженно прикрываю глаза.
– Кстати, почему я до сих пор не услышал ответ на свой вопрос?
– Задай еще раз, – дразню я, с придыханием проговаривая каждое слово.
– Просто признайся уже, тебя ужасно ко мне тянет. Всегда тянуло.
Он целует меня в шею, у корней волос, намеренно медленно, дразня и растягивая каждое мгновение. Тело тут же откликается мелкой дрожью на прикосновения.
– Неправда.
– Что же ты тогда книжки про меня писала?
– Я писала не про тебя, лейтенант. Про гипотетический образ, всего лишь придавая ему некоторые твои черты. Не самые лучшие, между прочим.
– Что за лингвистический бред, – смеется он, руками обнимая со спины и сцепляя пальцы в замок на моем животе
Я закрываю глаза, откидыввю голову на его плечо, точно зная, что люблю его. Так же, как и он меня. А потом он тянется к люку в крыше, открывая дверцу шире и впуская внутрь прохладный ночной воздух. Вдалеке горит маяк, а на темном небе блестят звезды. Сотни и тысячи.
И парень шепчет на ухо:
– Столько же, сколько и веснушек.
– Овсянка с изюмом или смесь из трех злаков?
– Без разницы.
– А хлеб белый или цельнозерновой?
– Наплевать.
– С тобой невероятно интересно вести беседу, – иронизирую я, огибая очередной прилавок, – да такого собеседника во всем Лондоне не сыскать.
Супермаркет в преддверии праздников похож на огромный муравейник, до упора набитый снующими туда-сюда людьми, катящими тяжелые корзины, которые на поворотах скрипят колесами и плохо маневрируют между узкими рядами. Мужчины, сверяясь с длинными списками, пытаются поскорее разделаться с «рухнувшей» на них обязанностью. Женщины же, с присущей им врожденной способностью отыскать что угодно в этом, словно созданном для них, месте, практически не глядя кидают товары в тележки. Вокруг царит суета и беготня. И лишь один человек шагает вдоль прилавков с видом абсолютного равнодушия, и, кажется, только его отвратительно острых плеч до сих пор не коснулась праздничная суматоха.
Артур остался ждать в машине, а Нику пришлось сопровождать меня. И хотя я предложила разделиться, чтобы закончить быстрее, он категорически отклонил эту идею. Накинув на голову капюшон, из-под которого торчит длинная черная прядь, и засунув руки в карманы, он следует за мной, словно личный телохранитель. Или надзиратель. Я пока не поняла.
