Все на пару секунд затихли.
–А это кто? – спросил Николай Федорович после паузы.
–Орденский. Надо тут… забрать кое-кого – Гридя криво усмехнулся – давай, показывай!
Тот поднял лицо, на котором наливались свежие ссадины, и забормотал что-то, пытаясь показать вывернутыми руками. Одну руку ему освободили, и он указал на один из домов. Туда сразу же ломанулась половина пришедших с Гридей. Сам он, осмотревшись, сказал:
–И вуйка местного давайте захватим. Надо с ним тоже… побеседовать. Это, что ли, его подворье?…
Захваченный орденец снова что-то забормотал, да и ошибиться было трудно – самый большой в деревне дом, стоящий на небольшой площади возле перекрестка, не мог принадлежать никому другому. Вторая половина воинов, подошедших от усадьбы, свернула во двор к старосте, туда же прошел и Гридя.
Тут уже без шума и криков не обошлось, даже звуки какой-то потасовки донеслись. Да и вообще, снова и собаки залаяли, и двери застучали. Но – стихло все быстро. С одного двора под конвоем вывели еще одного человека, староста вышел с бойцами и Гридей сам. Оба были вполне одеты, видно, вся деревня все же следила за теми непонятными делами, которые тут происходили. На улицу так никто и не высовывался, но головы людские над заборами кое-где торчали. Понимали это и десятники, поэтому по селу прошел человек Петра, на местном наречии и немецком громко объявивший, что утром будет общий сбор на площади у дома старосты, а сейчас всем спать. Семен перераспределил своих людей, назначив два парных дозора, однако расставили их по концам деревни, и даже немного дальше, чтоб собаки лишний раз не беспокоились, и остатки десятка прошли в орденскую усадьбу, куда до того провели старосту и захваченных орденцев.
Николай Федорович осматривался с любопытством, когда они отошли от деревни на сотню метров, поднялись на небольшой пригорок и вошли в ворота усадьбы. Однако ночь и факелы не давали рассмотреть подробностей, можно было пока лишь понять, что первый увиденный им форпост Ордена отличается от всех типов построек, виденных ранее. И основная усадьба была из полутора этажей (высоко поднятый каменный полуподвал и бревенчатый основной этаж), и все хозяйственные постройки оказались сгруппированы за домом отдельно, и церковь, с парой строений возле нее, с другой стороны. И башня, чей силуэт все же можно было разглядеть на ночном небе. И даже небольшой пятачок возле крыльца был замощен камнем (а снег с него убран).
И в самом доме отличия были видны сразу. Сеней после крыльца не было, зато был небольшой… холл, что ли, с лестницей вниз и двумя комнатами по бокам. Основным проходом был центральный, с двустворчатыми дверями, открытыми сейчас настежь, но ни Седов, ни бойцы из его десятка не смотрели туда. Справа, у стены, в ряд было сложено четыре тела. Двое – сильно порубленные, один из остальных – в богатой одежде, и четвертым, чуть отдельно – боец из десятка Черного по прозвищу Седмец с какой-то небольшой раной под правым глазом. Ему и кровь вытерли с лица, и глаза закрыли, и руки аккуратно сложили на груди… все невольно замедлили шаг. Николай Федорович знал его, но не близко, как большинство из отряда, не состоящих в четвертом десятке. Он потянул с головы шапку, народ, оглянувшись, последовал его примеру. Несколько секунд постояли, и откуда-то из глубин дома вышел Семен и стал распоряжаться. Вообще, люди видны были, и в воротах стояли, и в самой усадьбе с обоих этажей слышались голоса.
