вот она была и вот ее нет! а потом – надежда только на ноги, чем скорее Габриель с медвежонком уберутся с места преступления, тем будет лучше для всех.
За исключением бедолаги-повара, разумеется.
Габриель заранее жалеет его, жалость распространяется и на дубовую дверь, о которую колотятся костяшки пальцев. Грохот стоит такой, что даже мертвых поднял бы из могилы (выражение, подслушанное у Марии-Христины, она обожает подобные цветастые обороты) – почему тогда дверь не отворяется?… Все так же стоя подле нее, Габриель оборачивается к малышу Осито: ну, и что прикажешь делать теперь?
«Стучись до последнего, – жестами показывает Осито, – он все равно отопрет, деться ему некуда».
И правда, спустя несколько мгновений дверь распахивается, и на пороге возникает повар. Вблизи он еще неприятнее, чем казался издали, еще худее и выглядит еще более хмурым. От него пахнет едой, но не той, которую уплетают за обе щеки, —
невкусной.
Давно испортившейся.
Отбросы, сгнившие овощи, заплесневелые корки, сырое мясо – вот именно: запах сырого мяса доминирует. И странным образом сочетается с пятнами на куртке. Этот человек – мясник, решает про себя Габриель, ничего отталкивающего в этой профессии нет. Совсем напротив, его единственный знакомый мясник, сеньор Молина, каждую неделю оставляет для мамы килограмм самой лучшей вырезки, постоянно и с видимым удовольствием улыбается и недавно подарил Габриелю игрушечный паровозик.
От человека в куртке игрушки не дождешься.
Улыбки, впрочем, тоже.
Губы человека сведены намертво, склеены, сцементированы каким-то жутким раствором. Близко посаженные глаза, всклокоченные волосы, запавшие щеки и неопрятная, растущая островками щетина дополняют картину. Меньше всего Габриелю хотелось бы вглядываться в это лицо, но он смотрит и смотрит, как загипнотизированный.
Человек в куртке отвечает Габриелю таким же пристальным взглядом: сначала исполненным ужаса, затем – просто обеспокоенным; затем – оценившим, что от хрупкого мальчугана не может исходить никакой опасности,
и сразу успокоившимся.
– Чего тебе?
Верхняя губа отделяется от нижней, образуя поначалу узкую щель. Через мгновение щель становится шире, еще шире, еще – как будто засевший во рту невидимый каменщик долбит и долбит долотом.
– Чего тебе, парень?
– Сеньор Молина, – голос не слушается Габриеля, бьется как птица в силках. – Мне нужен сеньор Молина…
– Нет здесь никакого Молины.
– Но…
– Ты ошибся, парень.
– Мне сказали, что он работает здесь…
Птице в силках приходится совсем туго, она вот-вот задохнется.
И умрет.
– Кем же он здесь работает?
Грязная поварская куртка – только прикрытие, обманка, подсказывает Габриелю не вовремя активизировавшееся воображение, а на самом деле этот человек – птицелов. Самый главный из всех птицеловов, самый азартный, самый злокозненный. Гроза всех птиц – от колибри до страуса, пощады от него не дождешься; силки, в которые угодила птица-Габриель, принадлежат ему. А под поварской курткой скрываются ножи и свежесрезанные веточки бука, ножи и свирели, ножи и дудочки, но прежде всего – ножи!..
– Кем же он здесь работает?!
– М-м-м-мясником, – с трудом выговаривает Габриель. – Он подарил мне игрушечный паровоз…
– А теперь ты пришел за вагонами?
– Н-нет…
– Значит, за целой железной дорогой?
Габриель не ощущает под ногами ничего, кроме пустоты, а все оттого, что ужасный повар-птицелов ухватил его за ворот и поднял над землей. И приблизил лицо Габриеля к своему собственному лицу: островки щетины безжизненны и занесены серым пеплом; глаза тоже кажутся безжизненными – и зачем только Габриель послушался дурачка-Осито, зачем постучался в эту проклятую дверь? Никогда больше он не побеспокоит стуком ни одну дверь —
