90 - страница 2

Такое состояние его продержалось три дня. На четвертый, был это вторник, около полудня к нам зашел Глушков, зам Большакова, на обход, и сказал, что Смирнов дрожит весь, но в себя не пришел. Ну все вроде своим чередом, полдник, потом отдых, кто в шахматы, кто в морской бой или в непонятную штуку, так мирно опять проходил наш безрадостный сумасшедший день, как вдруг на лестнице…

Вопли были такие, как будто кто то проснулся от легких, но стремительно нарастающих чувства дискомфорта и чувства боли и обнаружил, что по нему только начал ехать каток. Орали безудержным, нечеловеческим ревом. Спустя несколько секунд послышался звук летящей железной посуды, наверное той, в которой стерилизовали шприцы и инструменты, а затем, опять нечеловеческий, шести, нет, даже семиэтажный мат. Мы, все как один бросились к лестничному пролету, посмотреть, кто же там у нас «съехал» по серьёзному, сгрудились у дверей отделения. В узком и высоком, забранном крашеной в грязно белый цвет сеткой, был виден кусок не менее грязной лестницы, по которому, бешено вращая глазами, страшно раскорячившись полз Витя. И тут он заорал опять. Не переставая вращать глазами. Я не смог с ним встретиться взглядом, но мне отчетливо показалось в какой то момент, что в этих глазах я уловил страх, недоверие и что то еще из этой же серии. А орал он оказывается на пожилую, вечно смердящую смесью курева и лука, санитарку, которая к несчастью для себя оказалась с ним на одной лестнице, перевозя кровать с Виктором, когда он вдруг неожиданно для всех решил прийти в себя. Сейчас, она белая, с глазами в пять раз больше Витькиных, белая как прокипяченная простыня, сидела на ступенях, широко расставив руки и ноги, и несомненно желающая протиснуться сквозь молекулярную структуру стены, ну или хотя бы не обмочиться. Для храбрости, она посыпала Виктора такими словосочетаниями, которых наверное никто из здешних обитателей не слышал отродясь. А Смирнов все полз и полз вниз, подальше от Захаровны, Клара Захаровна, так звали эту санитарку, а она в свою очередь старалась отползти от него. Такие два говорящих однополюсных магнита. Прибежал Глушков, однако, он был настолько растерян, что просто стоял разинув рот, напоминая застывшего на месте страуса, тоже с выпученными глазами. Прямо день больших глаз. Мгновение спустя, меня кто то с силой выдернул из толпы зевак и оттолкнул в сторону. Это подоспел Лупырь. Он методично раскидывал больных, пока не подобрался к двери. – Назад! рявкнул он и мы инстинктивно отступили (надо сказать, Лупырь был ростом около двух метров и весил за сто сорок кило). Когда мы дружно отпрянули, он открыл ключом решетку, прошмыгнул в проем, запер ее с другой стороны и выскочил на лестничный проем, где был встречен новой порцией воплей Смирнова. – Тихо тихо, скотина – начал говорить Лупырев – Сей.. – на этом слове дверь на лестницу закрылась, и дальнейшего монолога я не услышал. Однако, понял по развитию событий, что монолог на Витьку не подействовал. Но вот что меня удивило, что когда Лупырь понял, что его не слушают вообще, и полез крутить Витю, тот вел себя так, как будто ходить разучился, он корчился, принимая защитную внутриутробную позу, но при этом вообще никак не сопротивлялся, когда Лупырь придавил его ногой, просто корчился и орал, орал, орал. Он вел себя как новорожденный младенец. Клара же уже перестала сопротивляться тому, что должно было произойти с порядочной женщиной в подобной ситуации, и покорно потеряв сознание сползала как кусок фруктового желе по лестнице. Наконец Витю без труда скрутили и поволокли на верх по ступеням. Еще минут пятнадцать сверху доносились едва различимые крики, которые стихли, по всей видимости после того, как его закололи успокоительным. В шахматы играть расхотелось. Казалось, что после этого у нас будут неприятности, непонятно с чем связанное ощущение, ведь то что произошло с Виктором, нисколько нас не касалось, но почему то все равно казалось, что у нас будут проблемы…