Провал в памяти, затем этот сарай, но главное – пропажа слитка.
Эта мысль, вернее, осознание того состояния, в котором он находится, вернули Мазину остаток сил, и он осторожно ощупал руками голову. И охнул, коснувшись огромной ссадины на затылке, вокруг которой запеклись в кровяную корку волосы.
Наконец-то стало ясно, откуда боль и тошнота. Правда, в полном тумане оставалось главное: куда его приволокли и где его «Опель»? Впрочем, тачка и золото – хрен бы с ними, дело наживное, а вот кто и зачем ему голову пробил, едва не отправив на тот свет, это уже вопрос вопросов. Естественно, не из-за «Опеля» – на слиток позарились. А вот кто на это решился и что за сука дала наводку – тут стоило подумать.
Об этом слитке знали двое – он сам да Никита Изотов. Тогда, выходит, Балбес? Не похоже. Никиту он знал хорошо, и, если бы тот перекинулся еще на кого, подставив при этом его, Мазина, он бы тут же выдал себя.
Значит, кто-то из конкурентов выследил, когда Иван закладывал в тайничок золотишко, и дождался вывоза слитка за территорию… Возможно, что и так, хотя маловероятно. У заводских была давняя договоренность не перебегать золотоносные тропки, и пока что этот неписаный закон еще никто не нарушал – расплата могла оказаться слишком суровой. Но в таком случае кто?
Сознание мутилось, и Мазин, даже не зная, сколько прошло времени, вдруг услышал за стеной мужские голоса, чей-то мат и негромкий смех, отчего вдруг набатным колоколом замолотило сердце, и единственное, что он мог делать, так это молить Бога:
– Господи, спаси и сохрани!
Раздалось бряцанье ключей, скрипнули давно не смазываемые петли, и из распахнутой настежь двери потянуло ночной свежестью. В глаза ударил сноп света, и Мазин, стараясь не дышать, зажмурился.
– Не оклемался еще, ко-з-зел, – с едва заметным украинским акцентом пробасил тот, что смеялся, и тут же послышался голос второго:
– А ты его, случаем…
– Зачем же так? Я его только по темечку пригладил. Ну а то, шо коробка у этого москаля слишком нежной оказалась… – И вновь рассмеялся хрипло.
– Ну, ежели кастетом по темечку – это всего лишь пригладил, тогда и Магадан не Колыма.
«Видать, свинчаткой саданули», – с ужасом подумал Мазин.
Теперь эти двое стояли чуть сбоку от его головы и, шаря лучом мощного фонаря по вытянутому телу, видимо, раздумывали, как быть с мешком костей, который весил не менее центнера. Кто-то тронул голову носком ботинка, и Мазин не смог сдержать стона от пронзившей его боли.
– Ты дывись, живой москаль! – послышался каркающий смешок, и тут же удар ботинком заставил Ивана даже не застонать, а замычать. – Живой, профурсетка. А ты бубнил – кастет, кастет.
– Тогда, считай, повезло. Если бы этот придурок квакнулся, хозяин этого никогда бы нам не простил. Он ему живой нужен.
«Живой, кому-то я нужен живой, какому-то хозяину…»
От этой мысли спина покрылась жарким, липким потом, в голове замельтешило, словно на карусели. Выходит, что его, как сосунка начинающего, отследили подписавшиеся на какого-то «хозяина» люди, и теперь они сделают всё от них зависящее, чтобы заставить его таскать каштаны из огня для этого самого «хозяина».
От одной только мысли об этом у Мазина похолодело в животе, и он почувствовал, что еще секунда-другая, и его или вырвет, или же он испражнится прямо в штаны. Но вроде бы бог миловал – остался сухим, а его воспаленный мозг уже просчитывал тех умельцев, кто бы мог решиться на подобный беспредел.
