– Слушайте люди!!! Вот та, кто опровергнет ложь! Послушайте ее!
Расступаясь, люди глядя на нее с надеждой говорили:
– Пропустите, пропустите их, они знают правду.
Пропустив гостий к лобному месту, все с нетерпеньем ожидали, что же такого они знают и расскажут. Но всеобщее ожидание не касалось жрецов и служителей обвиняющих Кикуда, вовсе не горевших желанием опровежения их обвинений.
– Кто эти женщины?! – Вопрошал жрец Шульпаэ, будто впервые их видел. – Ни я, ни мои послушники, не знаем таких женщин среди свободных жителей Лагаша. Может они рабыни? Тогда где их господин, который мог бы подкрепить их показания словом своего честного имени?
– Видно служители пиршествующего Шульпаэ совсем отгородились от мира, в своем служении светоносносцу, что не слышали о приезде веселых игрецов с северных земель Калама. Людей хоть и бродячих, но черноголовых, таких же свободных как и мы, вольных в своем действии. – Выступил сам царь, в защиту своих гостей. – А значит и слово их, имеет столько же веса, как слово всякого свободного са-и. Шульпаэ покровительствует пению и играм, а стало быть и им. Их слово, против слова храмовых стражей.
– Ты святотатствуешь, слово бродяги не то же, что слово служителя бога! – Не сдержался жрец Шульпаэ, не оставляя попыток не допустить оправдания оскорбителя их саккаля.
– С каких пор, послушники стали вровень с посвященными служителями?! – Грозно осадил служителя Шульпаэ, верховный жрец Нингирсу. Что заставило того примолкнуть.
– Говорите. – Соизволил говорить бродяжкам, важный судья.
– Говорить будет она. – Уточнила Мул.
Судья кивнул, разрешая говорить Нин, и тут же спросил, что она может сказать в защиту обвиняемого.
Набравшись духа, Нин выпалила:
– Они врут.
– Говори, кто – врет?
– Они все. Стражи, врут про то как это все было; жрец врет, зная, что это все ложь.
– Да эта бродяжка, сама лгунья! – Взъярился жрец. – Лжет, пытаясь оправдать своего возлюбленного!
– Если святейший жрец Шульпаэ не успокоится, он сам будет удален за недостойное поведение. Суд не торговая площадь, чтоб орать здесь подобно торговцам. – Осмелев после осаждения верховным жрецом служителя Шульпаэ, пригрозил судья.
– Откуда тебе известно, что храмовые стражи Шульпаэ лгут? Ты была там? Видела, все как было?
– Да. Была и видела.
– Продолжай. Значит стражи лгут, что молодой нубанда покушался на осквернение храма?
– Да.
– Расскажи как было; а мы будем судить – правда это, или навет. Значит, обвиненный кингаль не кидал камень?
– К-кидал. – По площади пронеслось негодующее придыхание.
– Хм. Он кидал, куда-то в другую сторону? Не в сторону святыни? – Попытался помочь с ответом судья.
– Нет, не в другую сторону.
– Хм. – Нахмурился судья. – Зачем ты вводишь в заблуждение, суд и людей здесь собравшихся? Говори, в чем тогда стражи неправы?!
– В том, что он не осквернял святыни. – Поспешила объяснить Нин, пока суд ее выслушивал. – Он не в храм кидал, и не на бога бранился.
– Что же он, воробьев там отпугивал?! – Торжествующе высмеял юную скоморошку жрец Шульпаэ, чувствуя слабость ее показаний.
– Я, попрошу соблюдать тишину и порядок! – Успокоил судья и его и поднявшееся волнение народа. – Мы еще не выслушали свидетеля и не знаем, что у нее есть сказать в защиту.
– Скажи тогда, в кого он кидал и на кого бранился? – С завидным, но привычным для него терпеньем спрашивал судья.
– Там был старик. Он кричал на нас с Мышкой.
