— Для следствия твои догадки — признак параноидального бреда. Их уже устраивает их собственная версия. Она греет их холодное сердце. Видел бы ты этого следователя… А впрочем, еще увидишь. Тебя и еще нескольких человек Омельченко любезно приглашает к себе.
— Да, мы знаем, — сказал Миша. — Сегодня пришла пачка повесток.
— Кстати, у него в столе кроме убийственных вещественных доказательств — настоящие мексиканские сигареты, твои, кстати, Миша, любимые.
— О! Это уже иной коленкор.
— Можешь покурить, но не очень-то расслабляйся, — Проскурец погрозил пальцем. — Омельченко — хитрая лиса. Возможно, ты таких хитрецов в жизни своей еще ни разу и не встречал.
— Ничего, прорвемся, — сказал Миша, показывая сжатую в кулак ладонь — а-ля «рот-фронт».
Проскурец выслушал еще несколько реплик от своих коллег, которые по большей части были обеспокоены судьбой компании, что естественно, а значит, и своей собственной. После чего завершил заседание.
Вернувшись в кабинет, он собрался позвонить Лене, но вспомнил, что та сегодня встречается с адвокатом.
Лена и Гордеев сидели в кафе «Сатурн» друг против друга. Они решили не засиживаться в официальных стенах юридической консультации, даже несмотря на одуряющий запах кофе, а предпочли взяться за старое — продолжить импровизированное застолье, начатое на борту аэробуса. Гордеев отметил, что Лена выглядит хорошо до ослепительности, причем при всей скромности ее нарядов, которые на самом деле только подчеркивали ее естественную привлекательность.
— Послушайте, — начал Гордеев, после того как Лена изложила ему суть дела, — неужели Владимир Волков действительно ваш отец? Это просто невероятно.
— Что невероятно?
— После того как мы с вами виделись в последний раз, ну, то есть в первый, в самолете по дороге в Россию, мой друг случайно включил радио, и на нас обрушилась информация об убийстве именно Владимира Волкова.
— Даже так. Значит, наша встреча — действительно судьба.
— Вам тоже так показалось?
— Да, именно так и показалось.
— Что ж, я ничего не могу сделать, кроме как взяться за защиту обвиняемого. Вам не знакома фамилия следователя?
— Почему же? У Виталия Федоровича она просто не сходит с уст. Омельченко.
— Да ну?
— Что «да ну»? Вы с ним знакомы?
— Еще как! После университета сидел с ним в одном кабинете.
— Как это в одном? У вас же другие приоритеты. Вы же защитник, а он — обвинитель.
— Все так. Но до того как я стал адвокатом, я служил следователем в прокуратуре.
— Вот уж никогда бы не подумала.
— Не похож?
— Еще не решила, но как-то у меня в сознании это не укладывается.
— Ничего, привыкнете.
— Как же вы так быстро переориентировались? Насколько мне известно, в прокуратуре с обвиняемыми не очень-то церемонятся, рубят лес направо и налево. Может быть, вы хотите сказать, что я не права? Тогда скажите.
— Вы действительно не совсем правы. Везде все зависит от людей. Ничего не поделаешь, мы привыкли судить о месте по человеку, который это место занимает. Но это не всегда верная точка зрения.
— Ладно, тогда — разубедите меня. Покажите мне верную точку зрения. А то я что-то совсем запуталась. Заодно расскажите, что на самом деле происходит с нашей страной. Мне из-за бугра ее что-то было совсем не видать, хотя в Чикаго сейчас русских, наверно, больше, чем самих американцев. Плюнь — попадешь в Толика или в Сашу.
— Разубедить вас — сущий пустяк. Другое дело — самому понять. У меня в голове такая же каша, что и у вас. Хотя из уст адвоката это, скорее всего, должно звучать устрашающе. Но уверяю вас, никто не знает, что с нами происходит. Что-то происходит, вот и все. Одни на каждом шагу трубят о жидомасонском заговоре, другие — о большевистском реванше. Но ни у тех, ни у других нет и не может быть никаких основательных доводов для своих обвинительных доктрин. Никому не приходит в голову, что это просто историческое развитие, что человечество развивается в согласии с движением всего мира.
