Любая пытливая натура обязательно припадёт к чтению, потому что в письменности заключён самый простой и доступный способ передачи информации. В любой сфере жизни текст продолжает оставаться доминирующей формой распространения мысли.
Однако у Тимохина выбор чтения и сортировка авторов существенно отличались от моих. Я даже не уверен, была ли в них какая-то система.
Принципиальное отличие: Тимохина никогда не занимали сюжеты как таковые. Сама история, её развитие, особенно приключенческое, были ему малоинтересны. Более всего его занимала реакция автора и его персонажей на раздражители.
Вот встречает главный герой некоего человека или некое обстоятельство жизни (наследство, известие о смерти родственника, нищету) и принимает какое-то решение. К чему, ради чего? Почему воздействие чужого сгустка сознания или жизненных реалий оказывает на героя такое влияние? Убедителен ли автор в мотивации поступков?
Впрочем, это вопрос второстепенный. С мотивацией в литературе всегда имелись проблемы.
Скорее, так: что побуждает человека совершать жизненный выбор, что ведёт его за собой – внутренняя идея или всего лишь внешнее давление?
И даже острее, тоньше: что вообще такое человек?
Окружающая действительность тоже заставляла юного Пашу задуматься о раздражителях извне и сохранении внутренней целостности.
Вот вытащил его дядя Валера во двор, шарахается с ним по детской площадке и яростно, с неслышным, но явным урчанием разыскивает себе и племяннику развлечение. Павлу то ли пять лет, то ли шесть, но он отчётливо ощущает это дядино стремление ввязаться в историю.
Эту ясность понимания человеческих стремлений он сохранит и впредь.
Понимание это беспокоит малыша. Он чувствует, что сейчас, вот-вот, буквально через несколько секунд, дядя Валера начнёт не просто действовать, но подчинять своими стремлениями его, невинного ребёнка. Как, каким образом, пока непонятно – но это будет.
Стараясь избавиться от приближающегося воздействия извне, Павел бежит к песочнице, чтобы изобразить увлечённую возню с воображаемыми пирогами, но Валера ловит его за руку.
– Видишь ту девчонку? – шепчет он с кривой усмешкой, показывая взглядом на играющую в отдалении с куклами девочку пашиного возраста.
Павел выдёргивает руку, отбивается, ему не хочется выполнять пакостное поручение дяди, которое неизбежно последует через мгновение. Он освобождается и отбегает в отдаление, где тут же присаживается на корточки и пытается заинтересоваться торчащими из земли цветами – ромашки, одуванчики, они такие милые.
Валера срывается за ним: глупый племяш, ему бы всё возня да цветочки. Он не понимает, как весело может стать, выполни он поручение дяди.
– Подойди к ней сзади, – шепчет, настигнув Пашу Валера, – только так, чтобы она не заметила…
– Э-э-э, – издаёт Павел нечто нечленораздельное, вскакивает на ноги и вновь отбегает от дяди, уже к горке, заржавевшей и покорёженной.
Валера злится: развлечение ускользает. Некому задрать девочке подол платьишка и стянуть трусы.
Он мчится за племянником, настигает его на лестнице, снова хватает за локоть. Павел понимает: необходимо предпринять нечто более существенное и выразительное, чтобы не попасться в капкан чужеродных желаний. Он вдруг замахивается ладошкой, где виднеются полосы прилипшего песка, и лупит ей Валерку по лицу.
Пощёчина получается удивительно точной и сильной для столь крохотного ребёнка. Пятиклассник-дядя невольно отшатывается и даже вскрикивает. Паша, так и не взобравшись на горку, спрыгивает с лестницы и бежит куда-то вдаль со двора. Ему категорически, просто до ужаса не хочется подчиняться – ни Валере с его пошлыми шалостями, ни кому-то ещё.
