– Я вам не помогаю, и тут не должно быть никаких заблуждений. Я, как вы должны понимать, робот, программа, действующая в рамках прописанного алгоритма. Я обязан следовать строго в рамках принятого свода законов, и вы должны понимать, что без вашего запроса, выраженного в устной, письменной или невербальной форме, я не могу предоставить вам никакой информации.
«Спасибо, я должна подумать, что хочу знать», – написала Лиз и, нахмурившись, добавила: «Для меня пока не понятно, что я могу, имею право хотеть знать. Надеюсь, вы меня понимаете».
– Думаю, что я вас верно понял, – кот промокнул исписанные листы промокашкой и прокатал пресс-папье. Сложив аккуратной стопкой, он достал иглу и прошил листы, надписав на каждом листе дату и время. Из портфеля он достал круглую старомодную печать и отштамповал все листы. Лиз с улыбкой следила за ним.
– Наш допрос или разговор, мне этот термин нравится больше, мы продолжим в другой раз.
Лиз закивала, улыбаясь шире. Она почти ничего не соображала, хотелось вернуться в свою комнату и лечь спать. Сон виделся ей сейчас избавлением от всего, главное не забыть, не струсить.
– Вы можете вернуться домой и прийти позже, когда будете готовы. Я вам рекомендую задержаться у нас, чтобы исключить возможность давления со стороны вашей семьи. Я не вправе это утверждать, но вероятность подобного поведения ваших близких программа оценивает в 97,59%.
Лиз кивнула, возвращаться домой было нельзя – дома ее вновь превратят в обескровленное послушное тело, в безропотную куклу. Кот кивнул в ответ, на экране появилась соответствующая запись.
– Вы можете назначить продолжение допроса в любое время суток. Не забудьте плотно поесть – это позволит вашему организму легче перенести блокировку. Других советов я найти не могу, единственно, есть краткая запись, что в большей степени снятие блокировки зависит от вашего желания. Согласно основным положениям Конституции воля человека имеет главенствующее право над всеми остальными ограничениями и правами. Стоит упомянуть, что это не позволяет оправдывать любые проступки и преступления.
Лиз замотала головой, показывая, что ничего не понимает. Кот саркастически улыбнулся, встал, собрал бумаги, письменный набор в портфель, галантно поклонился и ушел. Виртуальная дверь захлопнулась и растворилась в воздухе, Лиз осталась одна в комнате. Голова горела, тело дрожало от холода. С трудом поднявшись, она пошла к себе, как слепая, держась за стену. Кто-то подхватил ее под руку и довел до комнаты, она так и не увидела, кто это был.
На столе уже ждал обед. Здесь она могла заказать все то, что воспрещалось есть дома. Лиз набросилась на еду, в один момент съев суп и принявшись за свиные ребрышки. Видел бы ее отец и старший брат – они бы позеленели от злости. Разгрызая кости в пыль, она наполовину спала, мозг отключил мысли, оставив работать второй мозг. Когда на подносе не осталось ничего, Лиз легла и завернулась в одеяло с головой. Она спала, вздрагивая от судорог, стуча зубами от холода, изредка вскрикивая.
Молитвенный зал озарился кровавыми всполохами восходящего солнца, еще не набравшего полной силы из-за тусклых рваных облаков, нависших над горизонтом. Комната медленно наполнялась густым теплым заревом, уничтожавшим, делавшим ничтожным все, что было внутри, пронизывая, вытесняя и сжигая все мысли и чувства, недостойные, греховные. Над городом разнесся глас муэдзина, призывавшего к молитве. Усиленный слепой техникой, не способной понять и принять величие момента, глас врывался в молитвенный зал, и кровавое зарево солнца обретало объем и небывалую силу. В такие моменты стирались все сомнения, и Бог переставал быть абстрактным, не понятным трансцендентным сверхсуществом – он был рядом, он входил в каждого, кто был достоин, в каждого, кто хотел быть достойным этого.
