Все одобрительно и несколько облегченно поддержали это предложение.
«Господи, это невозможно! «– подумал Алмазов.
«Господи, этого быть не может! «– пронеслось в голове у Валентины.
Они долго смотрели друг на друга, ошарашенные и удивленные, и в течении этих минут менялись внешне, пока не стали снова юными, прежними, такими, какими расстались, потеряв друг друга когда-то до войны. Исчезало вдруг то время и пространство, что разделяло и держало их словно на разных полюсах. Затоптанные временем и войной чувства, словно размороженные солнцем спящие организмы, вдруг снова ожили и мгновенно заполнили их тела и души. И опять застучали, как прежде, усталые сердца, и кровь из темной превратилась в алую. Они узнали друг друга. Но через секунду все же появилась эта проклятая тень сомнения, и процессы омоложения остановились. Или просто захотелось помучить себя еще немного, быстро скроить необходимый театральный сюжетик, придумать роли? Ведь не может же быть их встреча такой вот простой – лоб в лоб.
– Ведь это ты… ты…, – наконец беззвучно прошептала Валентина Васильевна, все еще стоя в дверях и держа тот самый поднос, что совсем недавно чуть не выронила из рук в столовой. Он и сейчас едва не выпал из ее белых рук. – Ой, простите… Что это я? Задумалась. Мне нужно было вам принести вот это. Вы, наверное, проголодались? Пожалуйста, здесь бутерброды. А это сухое вино, легкое. Или может быть крепкого чаю хотите, я могу сбегать. Только не спрашивайте ни о чем, я ничего не знаю. Возможно вас отпустят скоро домой к вашей семье.
– Нет… я ничего… я и не тороплюсь вовсе. То есть… У меня нет никого.
– Нет никого?
– Решительно никого. Вы не волнуйтесь, я ни о чем таком, клянусь вам, не буду спрашивать, почему я, например, оказался здесь, обойдусь. Впрочем, догадываюсь. Но позвольте мне спросить хотя бы ваше имя?
– Зачем же вам его знать? Я вот сейчас уйду и возможно никогда…
– Как никогда? Нет, подождите. Так нельзя… То есть. Можно, конечно, ваше право, но тогда… Господи, что мне надо сказать? А если я вас попрошу принести мне… ну хотя бы чаю, то вы ведь вернетесь?
– А вам Матрена Петровна его принесет.
– Ой нет, я передумал. Не нужно Матрены Петровны. То есть не надо чаю. Я вот что… У меня такая болезнь, что я один не могу пить вино. Может быть вы со мной?
– Ну что вы такое говорите. Видите, ведь я же на работе.
– А я как врач вам разрешаю. Ну, немного, пригубите хотя бы… Это иногда того… полезно. Вон вы какая беспокойная, под каким-то напряжением. Нет, вам решительно нужно расслабиться и отдохнуть.
– Ах да, вы же врач, конечно – засмеялась Валентина Васильевна. – Придется что ли подчиниться? Ну хорошо, уговорили. Я только чуть-чуть с вами посижу и уйду. Подождите-ка минутку, я принесу второй стакан и заодно посмотрю… Нет, ничего.
– Стойте… То есть, вы не обманываете? Придете, точно?
– Да приду же, успокойтесь.
Как только Валентина Васильевна закрыла за собой дверь, на Алмазова нахлынуло еще большее волнение. Он стал ходить по комнате, кусая губы, и даже хотел было броситься искать Истомину (он ее помнил как Жбычкину).
«Что же это такое, что мне сейчас делать, что-то надо предпринимать, а мы дурацкую игру какую-то ведем. И вообще что происходит, не случилось ли чего более серьезного, до лямуров ли сейчас, эгоист проклятый?», – думал он, периодически останавливаясь и встряхивая головой, будто пытаясь сбросить остатки сна. Мысли его бегали из одного полушария в другой то о непонятном своем положении, то опять об Истоминой и о неожиданной встречи с ней.
