– Ну а ты чего не остановила?
– А я незадолго до этого ушла. Катька попросила выгулять собаку. Полчаса я гуляла, прихожу – Димка уже на полу. Фрусман еврейские песни поет. Блин, я чуть антисемиткой не заделалась! А ведь у него вернисаж вечером!
Вадим, нагнувшись, потрепал концептуалиста по щеке. Тот лежал безмолвно, словно солнце на подоконнике, и даже, похоже, не дышал. Ларчиков стал шарить по известным ему загашникам и тайникам. Единственный, да и то весьма квелый способ уберечь приятеля от запоя – избавиться от всего спиртного в квартире. Сунул руку под матрас кровати – пусто. На книжных полках – ни черта.
– Ты в баке для белья смотрела?
– Нет там ни фига.
– А под ванной?
– Голяк.
– А на антресолях?
– Ну вот, полезу я еще на антресоли!
Чуть подумав, Ларчиков полез сам. Включив фонарик, стал ворошить тряпичные кучи в углу. Детские штанишки с лямками, бескозырка с позолоченной надписью «Св. Димитрий», стертые до дыр сандалии, разноцветные рубашки-безрукавки, сплошь залитые чернилами, будто кто-то специально и методично поливал их из шланга, белые рваные маечки. Здесь бутылок не было. Посветив в другой угол, Вадим отодвинул в сторону массивный бюст Хрущева, и за ним обнаружились целые залежи наградных коробочек, коллекция вымпелов и потертая коричневая кобура. Рука инстинктивно потянулась к ней. Кожа оказалась мягкой на ощупь, теплой. Маленький блестящий браунинг, напротив, саданул холодком.
– Ё-мое! – только и воскликнул Ларчиков, с любопытством разглядывая пистолет в луче фонаря.
Насмотревшись, сунул оружие и коробку патронов во внутренний карман пиджака, спустился с лестницы и крикнул Дашке, ожидавшей в коридоре результатов обыска:
– Нет там ничего! Голяк!
Утром Вадим зашел в гостиную, где храпел Лева Фрусман. Разбудить его оказалось делом непростым – из сна тот выбирался медленно, толчками, словно из снежной лавины. Очнувшись и увидев в собственной руке бутылку пива, с гадливостью поставил ее на пол и только потом заметил Ларчикова.
– В Израиле чем похмеляются? – с издевкой спросил Вадим. – Сакэ?
– Почему сакэ? При чем здесь сакэ? – прохрипел Фрусман. – Сакэ в Японии.
– Шучу. Вы вообще-то зря вчера напоили Дмитрия. Это теперь надолго, минимум десять дней.
– Господи! Надо было предупредить, что он алкаш. Я же не знал. И я ведь, кстати, спрашивал. Я спрашивал у Даши.
Лева со стоном поднялся с дивана, подошел к окну.
– И вправду, куда у вас все время солнце исчезает? – пробормотал он, массируя виски. – Пропили все на свете… Что же я теперь буду делать?
– В каком смысле?
– В смысле нашего проекта. Мы же вчера целый план расписали. Кого привлекать, куда рекламу давать…
– Суть вашей аферы вы мне можете объяснить? – спросил Ларчиков. – Только честно и внятно.
Лева медленно повернулся. Клоунская гримаса недоумения, которую он попытался изобразить, выглядела фальшиво.
– Афера? Какая афера? Речь идет о паломничестве в Святую землю. Христианское дело!
– Ну, не хотите, как хотите, – сказал Вадим и собрался уходить.
– Подожди. – Фрусман снова болезненно потер виски. – Ты вообще чем по жизни занимаешься?
– Туризмом. У меня своя фирма.
– Серьезно? И все официально зарегистрировано?
– Конечно.
– Вот мне «крыша» твоя очень нужна, очень! – Лева неожиданно просиял, словно и не было никакого похмелья. – Суть такова, если коротко. До революции в России существовало паломническое общество, оно организовывало поездки православных в Святую землю. Была у них такая «карта паломника», доступная даже не очень состоятельным людям, даже беднякам. Но ехать все желающие могли только через год – за это время их взнос прокручивался в разных коммерческих проектах, купцами там, фабрикантами, спекулянтами. Часть прибыли от подобных делишек шла… ею, короче, погашалась реальная стоимость поездки в Палестину. Потому что реальная стоимость – это примерно в два раза больше взноса, который делал каждый будущий паломник. Андестэнд? Вот эту схему я и хочу возродить.
