Агент СиЭй-125: до и после - страница 12

Я дала знать Метью, что получила визу и сообщила, когда буду в аэропорту Кеннеди, чем вызвала его глубокое разочарование в деятельности американского государственного департамента.

В назначенный день мы прибыли в аэропорт Шереметьево рано, с большим запасом времени. Отъезжающие явно волновались: а вдруг что-то не так, а вдруг в последний момент не выпустят. Некоторые летели большими семьями, другие – по двое, а некоторые, как я, – в одиночестве. Кто-то навсегда, кто-то ненадолго. Мы с папой молча нервничали. Наконец, объявили нашу проверку и посадку. Я прошла мимо какого-то милиционера, и тут оказалось, что всё: папа остался позади, а я – за невидимым барьером, и мы даже не попрощались. Я стала плакать.

– Девушка, почему вы плачете? – удивлённо и довольно строго спросил милиционер.

– Потому что не попрощалась с папой, – почти рыдая, ответила я.

Милиционер оказался удивительно добрым, хотя тщательно это скрывал. Он помолчал, посмотрел на меня, потом на толпу провожающих, видимо, прикинул и, будучи настоящим профессионалом, моментально определил, кто в толпе – папа, с которым не попрощались и из-за которого так плачут. И тут он, с тем же неприступным, строгим, даже грозным и абсолютно не одобряющим всяческие сантименты видом, совершил гражданский подвиг.

– Попрощайтесь с папой!!! – строго приказал милиционер.

А ведь мог сказать: «Гражданка! Тогда идите и прощайтесь с папой, и незачем вам лететь в Америку!» Или другой вариант: «Женщина! Определяйтесь: или прощайтесь с папой, или отправляйтесь в Америку. И нечего здесь лужи делать!»

Мы с папой обнялись, поцеловались через какую-то границу.

– Только будь осторожна и ни за что не возвращайся, – сказал папа напоследок.

Благодаря подарку великодушного советского милиционера нам обоим стало значительно легче, и я, наконец, ушла – растворилась в толпе улетающих.

Вылет задерживался. И пока я сидела с совершенно пустой головой сперва в накопителе, а потом в самолёте, папа в залах аэропорта Шереметьево испытывал волнение и ужас. Оказывается, после окончания регистрации в аэропорту начали происходить интересные события: сперва в таможню ворвались какие-то люди и сразу же без проблем оформили билеты для двух женщин. Затем из самолёта высадили плачущую женщину с тремя девочками. Папа боялся, что и со мной может случиться что-то такое, тем более, что самолёт всё не вылетал. У справочного бюро он увидел самого Варужана – великого человека, обладающего неограниченными возможностями. Тот папу несколько успокоил, сказав, что такого законного билета, как у меня, нет ни у кого.

Позже удалось выяснить, что самолёт всё же вылетел. Впоследствии папа писал мне, что в этот момент он испытывал самое изнемождённое состояние в своей жизни. Энергии у него не было вообще, хотя внутренне он испытывал невероятное облегчение и даже подъём.

Он кое-как добрался до дома, а добравшись, не мог найти в себе силы позвонить в Ереван, но вместо этого усиленно (и долгое время безуспешно) набирал справочную аэропорта, чтобы только ещё раз услышать, что самолёт вылетел – ему казалось, что он неправильно расслышал, и, соответственно, меня выставили из самолёта.

Итак, благополучно выпроводив меня, папа на протяжении целой недели добирался до Еревана. Не было бензина, рейсы отменялись; кое-как удалось достать билет на поезд. В вагоне не было воды, чая, зато была страшная грязь. В купе набилось шесть человек. Позже папа мне писал, что именно в поезде по-настоящему оценил, какое чудо, что мне удалось получить визу, оформить документы и достать билет. Oдним словом, чудо, что меня удалось вытурить из страны. Дело в том, что практически весь вагон ездил в Москву по американским делам. Четверо из одного купе надеялись «протолкнуть» своих родственников через Мехико, но тех с билетами не пустили в самолёт, хотя их багаж улетел (и на том спасибо!). Другие провожали в Нью-Йорк семью из шести человек, которую тоже не впустили в самолёт – что-то не то было с билетами. Ещё в вагоне было много тех, кто в очередной раз получил отказ в посольстве. А в одном купе с ним ехала девушка, которая только что вернулась из Америки, где была туристом и не рискнула остаться, а в Москве, едва выйдя из самолёта, ужасно об этом пожалела. И теперь пребывала в столь истерическом состоянии, что папа боялся, что она окончательно свихнётся ещё до того, как поезд прибудет в Ереван.