Не только Антонио стоял с раскрытым ртом, глядя вслед скрывшейся за поворотом чудо-машины… Придя в себя, он осторожно, словно не веря своему счастью, перевернул карточку и даже выучил наизусть написанный на ней номер.
– Я познакомилась с объектом. – Встретившись через час в том же кафе с Ольгой, отпивала глоток чёрного двойного горячего кофе Лилия. – Расскажи, как вы с ним расстались. Последний ваш день вместе.
– Конечно же, вы понравились ему… – словно не слыша её, погружалась в нехорошие мысли собеседница.
– Я не могла не понравиться. Это – моя работа. – С лёгким нажимом привела её в чувство Лилия. – У меня для этого имеются все средства, начиная с духов с феромонами и заканчивая дорогим автомобилем и шмотками. – Разоткровенничалась она. Почему-то она прониклась симпатией к этой блондиночке с огромными наивными глазами.
– Вы делаете ставку на жадность и расчётливость Антонио? – Грустно улыбнулась блондинка.
– Предпочитаю действовать наверняка. – Пространно объяснила Ольге Лилия. – Так расскажи мне, как вы расстались. – Напомнила она свою просьбу.
– Целый день мы провели вместе. Я уже стала понемногу привыкать к его прохладной отчуждённости и периодическим отлучениям, думаю, чтобы вести переписку с другими женщинами. Вечером я собралась было поехать домой, к дочке, но позвонила мама и сказала, что может остаться с ней на ночь и присмотреть, а я могу не волноваться и проводить вечер на своё усмотрение, к тому же Маргоше было действительно гораздо лучше.
Я подошла к Антонио, обняла и сказала, что никуда не еду, на что он, вместо того, чтобы обрадоваться, как я ожидала, стал кричать на меня и обвинять, что я – плохая мать. Я ничего не поняла и пошла в комнату.
Они с Джузеппе долго громко разговаривали на кухне, и я стала непроизвольно прислушиваться. Мы разговаривали больше на английском языке, итальянский я знаю очень плохо, на уровне самообучения в свободное от работы время. А тут у меня внутри что-то словно включилось, и я стала понимать большинство слов из их разговора.
Они говорили о наших женщинах, о бывшей жене Антонио, обо мне… и всё, что они говорили, было мерзко, зло, обидно. Я совсем не узнавала своего милого, заботливого, любящего Антонио, каким он был со мной полгода.
Я выскочила из комнаты и демонстративно стала собирать свои вещи. Он даже не подумал встать, чтобы поинтересоваться, что я делаю и куда ухожу. Собрав всё, я вышла из квартиры, хлопнув дверью. Проплакав в подъезде какое-то время, я написала ему, чтобы он меня забыл, и добавила «goodвye».
Он ничего не ответил, но Татьяна мне написала, что он пришёл в бешенство, поливал меня грязью, утверждая, что приехал ко мне, а я такая дрянь, невоспитанная, равнодушная к собственному ребёнку, глупая.
Нижняя губа Ольги снова дрогнула и из глаз непроизвольно скатились слезы, говорящие о том, что она до сих пор неравнодушна к итальянцу.
– Это всё? – Вновь стала «вытаскивать» из тяжёлого состояния Ольгу Лилия.
– Нет. Я не удержалась и на следующий день позвонила ему. Я сказала, что нам нужно разобраться во всём, что, возможно, это – трудности перевода, и мы друг друга неправильно поняли, что я… до сих пор люблю его. – Прикусив губу, она не дала возможности ей задрожать вновь. Собеседница на этот раз не перебивала и не торопила её. – Он ничего не ответил. А Таня, присутствующая при чтении им моих откровений, сказала, что он усмехнулся и лишь произнёс: «Значит, всё-таки хочет в Италию. Пусть тогда на брюхе приползёт».
