– Мадмуазель не возражает…
– И тогда мы сделали по глотку этого напитка!
– И у мадмуазель закружилась голова. И она стала рассказывать свои любимые анекдоты про слугу Бэримора… Интересно, какие анекдоты рассказывают немцы? Мне кажется, у них проблемы с юмором.
Лунь напряг память:
– Ну, например, такой. Звонок в полицию. «Алло, там какой-то мужчина насилует в парке мертвую женщину!» – «Сейчас выезжаем!» Через минуту в трубке снова тот же голос: «Извините, я ошибся. Она – англичанка!»
Сильва вспыхнула:
– Это гнусная геббельсовская клевета на английских женщин!
– Вы готовы ее опровергнуть? – дерзко спросил Лунь.
– Я готова ее опровергнуть, – тихо произнесла Сильва и смело посмотрела в глаза своему гостю.
– Опровергнуть на деле?
– Опровергнуть на деле, – как эхо повторила девушка и покусала слегка пересохшие губы.
Лунь взял ее ладони и приложил к своим щекам. Пальцы Сильвы погладили его по вискам. Он притянул ее к себе, с радостью ощущая, как покорно льнет к нему женское тело. Волосы, упавшие к нему на шею, источали какие-то неведомые ему ароматы Туманного Альбиона. Поцелуй в нежное местечко за ухом, потом легкий присос в шею заставил девушку встать и стянуть свою блузку. Он помог расстегнуть ей черный шелковый бюстгальтер и оторопел при виде налитых, идеально округлых грудей, увенчанных вишневыми ягодками. Это были не девичьи бутоны, это была грудь настоящей женщины, набравшая всю свою соблазнительную спелость. Лунь потянулся к ней губами, но тут истошно завыла сирена воздушной тревоги. Нагло, зло, тяжело гудели моторы немецких бомбардировщиков.
– Никуда не пойдем! – перехватила его тревожный взгляд Сильва. – Остаемся здесь. И назло Гитлеру займемся любовью!
Ох, и славно позлили они Гитлера в эту ночь!
Где-то в районе Падингтонского вокзала грохотали взрывы бомб и заливисто тявкали зенитки. Лунь надежно прикрывал своим телом свою новую подругу и новая подруга, не обращая внимания на воздушный бой, подбрасывала своего партнера с испанской страстью! Вот так, вот так, вот так любят англичанки! И пусть не сочиняют об их бесстрастии гнусные басни! В какофонию войны – свисты и взрывы, вой и трескотню – вплетались жаркие вздохи Сильвы, ее сладкие стоны и восторженные вскрики. Они творили жизнь посреди разбушевавшейся смерти.
И вдруг лицо девушки стало прекрасным, оно просияло такой негой и таким счастьем, что Лунь невольно залюбовался ею. О, как прав был Флобер, утверждая, что худоба – мать сладострастия! Сильва выскользнула из-под него и, словно рябина на снегу, вспыхнули на миг ее шарики-соски – теперь она прикрывала его от железных птиц, бороздящих лондонское небо. Должно быть, лодка раскачивалась от их толчков и от бортов разбегались волны… Самолеты давно улетели, а они все еще продолжали свою неистовую любовную скачку.
* * *
Утром, наскоро позавтракав яичницей с беконом и недопив кофе, они отправились в офис на Бери-лэйн. Только теперь, проходя мимо дымящихся развалин многоэтажных домов, обходя кирпичные груды руин, Лунь понял, какой мощный налет они пережили там, на утлом челноке посреди бушевавшего моря огня.
Моулди встретил их на пороге своего кабинета.
– Ну и как вам Лондон? – спросил он, усаживаясь в кресло, спросил так, словно и не было ночной бомбардировки.
– Он великолепен, сэр! – совершенно искренне воскликнул Лунь.
Моулди усмехнулся и понимающе покосился на Сильву.
