Jesu, corona virginum,
Quem mater illa concepit,
Quae sola virgo parturit,
Haec vota clemens accipe.
Qui pascis inter lilia
Septus choreis virginum,
Sponsus decoris gloria
Sponsisque reddens praemia.
Quocunque pergis, virgines
Sequuntur atque laudibus
Post te canentes cursitant
Hymnosque dulces perdonant
[12].
Эта короткая духовная песнь поистине весьма отличалась от гимнов Венере, некогда звучавших в храме, который сменила обитель. Сестры исполняли песнопение глубоким печальным контральто, весьма напоминавшим по своей яркости и живости мужской тенор, и, выводя размеренную, плавную мелодию, навевали сладкие грезы, утешали и успокаивали. Агнесса остановилась на пороге, внимая гимну.
– Подожди, милая Джокунда, – попросила она старую привратницу, которая хотела было без церемоний втолкнуть ее в комнату. – Дай мне дослушать.
Джокунда, исповедовавшая веру весьма прозаичного и трезвого свойства, нетерпеливо махнула было рукой, но опомнилась, взглянув на Агнессу, которая, с глубокой молитвенной отрешенностью, сложив руки и склонив голову, мысленно присоединилась к поющим гимн, просияв всем своим юным лицом.
«Если ей не даровано духовное призвание, то уж и не знаю, кто может его удостоиться, – подумала Джокунда. – Батюшки, вот бы мне хоть толику такой веры!»
Когда звуки гимна стихли и сменились беседой о том, какая из двух видов золотой канители для вышивания лучше, Агнесса и Джокунда вошли в покой. Агнесса приблизилась и благоговейно поцеловала матери настоятельнице руку.
Сестру Терезу мы уже описали выше как высокую и бледную, с печальными глазами, словно сотканную из лунного света, совершенно лишенную тех живых, теплых красок и той осязаемой, прочной телесности, что только и оставляют впечатление настоящего человеческого существа. Самое сильное чувство, которое ей доводилось испытывать, возбуждали в ее душе детская красота и добродетели Агнессы, и она заключила ее в объятия и поцеловала в лоб с почти материнской теплотой.
– Бабушка позволила мне провести день с вами, дорогая матушка, – промолвила Агнесса.
– Добро пожаловать, дитя мое! – отвечала мать Тереза. – Твой духовный дом всегда открыт для тебя.
– Я должна поговорить с вами кое о чем, матушка, – произнесла Агнесса, густо покраснев.
– Вот как?! – откликнулась мать Тереза, ощутив легкий прилив любопытства, и знаком отослала прочь обеих монахинь.
– Матушка, – начала Агнесса, – вчера вечером, когда мы с бабушкой сидели у ворот и продавали апельсины, вдруг появился молодой кавалер, и купил у меня апельсины, и поцеловал меня в лоб, и попросил за него молиться, и подарил мне этот перстень для украшения алтаря святой Агнессы.
– Поцеловал тебя в лоб! – поразилась Джокунда. – Надо же, какие новости! Это на тебя не похоже, Агнесса. Позволить мужчине себя поцеловать!
– Он не спросил у меня разрешения, – отвечала Агнесса. – Бабушка стала ему пенять, и он, кажется, раскаялся и подарил мне это кольцо для алтаря святой Агнессы.
– А уж какой чудесный перстень, – проворковала Джокунда, – второго такого во всей нашей сокровищнице не сыскать. Даже большой изумруд, что даровала нам королева, с ним не сравнится.
– И он просил тебя молиться за него? – осведомилась мать Тереза.
– Да, дорогая матушка. Он поглядел мне прямо в глаза, так что я не могла отвести от него взгляда, и заставил меня дать ему такое обещание, а я знаю, что святые девы никогда не отказывались молиться за того, кто о том просил, и потому я последовала их примеру.
