Сухой, но сильный голос проректора Лаэна словно наполнял меня изнутри, раздувал, как воздух наполняет кузнечные меха. Я словно в забытьи смотрела на его темную седовласую фигуру, стоящую перед нами, произносимые слова сливались в некую шелестящую гипнотизирующую мелодию. Было удивительно умудряться удерживать равновесие, держать в вертикальном положении непослушное тело. Я точно во сне отмечала, как ректор подошел к краю нашей шеренги и словно погладил по губам светловолосую тоненькую адептку, покорно склонившую голову перед ним. Он подходил к каждому, прикасался ладонью к губам, то ли шептал что-то, то ли нет, все ближе и ближе ко мне, а я могла только стоять и смотреть, ничего уже не выбирая и не решая.
И вот Франц Лаэн стоит передо мной, он гораздо выше меня, и вблизи кажется более внушительным и весомым. Я вижу мельчайшие морщинки на его коже, заметные только вот так, лицом к лицу, словно это потрескавшаяся фарфоровая маска. Его ладонь, сухая и теплая, касается моих губ отстраненным безучастным жестом – ничего нового или особенного в себе я не чувствую, разве что сознание проясняется. Я кошусь на Ларса, тот стоит, вытянувшись в струну и смотрит куда-то вперед. Наконец, ректор снова выходит перед нами.
- В Академии мы приветствуем друг друга так, - он склонил голову и приложил ладонь к своим губам уже знакомым жестом. – А прощаемся так,- он нарисовал рукой некое подобие треугольника в воздухе. – Молчание, внимание, смирение. Завтра ровно в шесть утра согласно вашему расписанию вы собираетесь на площади в удобной для физических нагрузок одежде – каждый день будет начинаться с тренировки тела. Всего доброго.
Он рисует в воздухе треугольник: молчание, внимание, смирение, - и уходит.
Мы стоим, растерянные.
- И что это было? – хочу спросить я.
Хочу, но не могу.
Воздух заходит в легкие и выходит из них. Губы, нёбо, язык – я провожу им по деснам, по альвеолам, - все работает, все на месте, как надо. Нет звука.
«Не дрейфь, я-то по-прежнему могу с тобой разговаривать»
Слабое утешение. Зря они думают, что молчание помогает освободиться от мыслей – невыпущенные, запертые мысли напоминают полчища гудящих мух.
***
Следующие двадцать четыре дня пролетели незаметно, - хотела бы я сказать. Хотела бы, но не скажу, потому что это была вечность. Мучительная, ноющая загноившейся раной вечность.
«Какой пафос, можно подумать!»
«Заткнись»
«Если еще и я заткнусь, кто будет озвучивать твои будни?!»
В тот день адепты немо разошлись с площади, как ожившие напуганные куклы. Мы с Ларсом прошли в свою комнату и попытались переписываться, но это быстро нам надоело. Оказалось вдруг, что занять себя до обеда совершенно нечем, и мы пошли бродить по территории Академии. В конце концов, дорогу теперь не спросишь.
Рядом с корпусом общежития для мальчиков – где нас и поселили, стояло точно такое же здание, по всей видимости, жилой корпус для девочек.
«Зайдем посмотреть, что ты потеряла?»
«Да с какой стати?!»
На башне общежития девочек обнаружились огромные часы. Большие металлические стрелки двигались абсолютно бесшумно. Я засмотрелась на них, потому что часы видела только в городе, и Ларс потянул меня за рукав. За центральной площадью начинался лес, густой, темный. Мощеная дорога неожиданно закончилась. Однако никакого забора не наблюдалось, из чего я сделала вывод, что лес принадлежал территории Академии. А раз так, почему бы там не прогуляться?
