– Странное решение, — по-прежнему не выражал никаких светлых эмоций Шепс. — Лучше бы мистер Шайх позволил тебе вернуться в свою старую комнату.
– Боюсь, я физически к этому ещё не готова.
— Продолжаешь ночью гулять? — метнул на меня острый взгляд Шепс.
Нехотя кивнула:
— Не хотелось бы снести здание, а потом оправдываться, мол, нечаянно, — пожала плечами я. — По ночам я себя особенно не контролирую. Хотя, рисование — самое безобидное из моих дарований, но случается и такое… — с ещё большим сомнением содрала с ближайшей стены несколько белых, нетронутых листов, оголяя повреждённые ни то ударами, ни то взрывами камни стены. — Даже не представляю чем и как это делаю, — скептически цокнула я. — Но в своё оправдание скажу, последний раз новые повреждения замечала больше недели назад… После того как стала практиковаться с вами, мне спокойней. И сплю крепче…
— Но рисовать ведь продолжаешь? И почему ты мне никогда не рассказывала об этом…
— Ты же знал, видел раньше...
— Но ты никогда не говорила, когда это началось…
— Но я не знаю... — на последнем слове умолкла, будто сама себе боялась признаться в этом. — Мне кажется, я всегда была... чокнутой. Пусть не настолько явственно, как ты или кто-то из двуликих, но всегда, когда закрывала глаза, моё воображение играло со мной злую шутку. Фантазии или сны... не знаю, что из этого вернее, но, однозначно, именно они делали меня ненормальной. И чем старше становилась, тем чаще воображение путало сознание. Картины становились всё сложнее и красивей, мазки уверенней, цвета точнее. Мои работы... другая жизнь... мистическая и опасная, где другие существа, где битва добра и зла. — я махнула на стену, увешанную моими лучшими работами. — Видимо, у нас это семейное... быть чокнутыми! И, наверное, поэтому друзей особо не нажила. Мы с мамой очень часто переезжали. Не было ни одного города, где бы мы задержались, более чем на год… Она твердила: «Нельзя задерживаться на одном месте!». Словно за нами гнались... Будто нас преследовали.
— А это так?
— Никогда никого подозрительного не замечала. И мамино сумасшествие списывала на странность, о которой тоже никому не рассказывала. Жуть, как боялась, что маму закроют в клинике, и тогда я останусь одна. Но, как бы не избегала одиночества и утраты родительницы, это случилось… — умолкла на траурной ноте.
Я давно гнала от себя мысли о смерти мамы.
Последние месяцы жила, крутясь в водовороте новых событиях и не позволяя себе погрязнуть в депрессии из-за потери единственного по-настоящему родного мне человека. Может быть, это было ветрено и непорядочно, и даже тщедушно, но зато по ощущениям проще…
Если бы я только дала слабину, боюсь, уже не выбралась из пучины уныния. Вот и старалась всячески себя занимать делами, а глубоко в сердце продолжала хранить образ мамы ещё при жизни: улыбчивой, доброй и любящей.
Но иногда накатывало...
— Да, многие из нас потеряли родных, — понимающим тоном нарушил затянувшееся молчание Шепс. — Но у жизни есть круговорот: что-то теряешь, что-то находишь, — добавил секундой погодя, вновь уставляясь на мои рисунки. — И каждый из нас одарён неспроста. Так что, как бы это не казалось жестоко, твоя мать умерла не зря. Ведь она тебя прятала от нас. Делала всё, чтобы мы не узнали о тебе. Думала, что так было лучше, но кто знает, к чему бы это привело. А так…
Его мысль казалась не просто бессердечной, а жуткой... пугающе жуткой! Признание стегало обжигающими плетьми и от каждого слова упыря на моём сердце оставались кровоточащие рубцы.
