Люси заметно изменилась: студенчество притупило романтические грани ее характера, снабдило лицо подчеркнутой независимостью и огородило ее фигуру потрескивающим полем снобизма. Она по-другому смотрела и причесывалась, выражалась с ироническим элитным шиком, и черный облегающий свитер ей очень шел. Тем удивительнее было мое открытие: я рассматривал ее без прежнего волнения. Провожая меня, Люси тихо спросила:
«В гости не пригласишь?»
«Да ради бога!» – встрепенулся я.
«Когда?»
«Да хоть завтра! Часа в два!»
Назавтра в два она была у меня. Подставила щеку и обошла квартиру. С любопытством осматриваясь по сторонам, она нашла, что ни я, ни квартира не изменились. Затем прошла со мной на кухню, где мы манерно выпили по чашке чая. Люси восторгалась Питером и хвалила Вальку, которая так верно и самоотверженно ждет своего Гошу, обещавшего, кстати говоря, по возвращении на ней жениться. И, забегая вперед, скажу, что таки женился!
«Пойдем в твою комнату» – предложила она после чая и, не дожидаясь моего согласия, поднялась и направилась туда первой.
«А у тебя здесь все по-прежнему, – заметила она, усаживаясь на диван. – Не сыграешь?»
Я изобразил ей мои последние достижения в области импровизации, и она сказала, что тоже увлеклась джазом. Даже посещает иногда репетиции университетского джаз-оркестра. Вот так неожиданность, вот так пассаж!
Не хватало только, чтобы после репетиций какой-нибудь бородатый пианист провожал ее до дома! А впрочем…
«Посиди со мной» – попросила она, и я присел рядом.
«Помнишь, как мы здесь целовались?»
«Еще бы!» – откликнулся я.
«Не хочешь меня поцеловать?» – вдруг предложила она.
«Да я уже и боюсь!» – усмехнулся я.
«Не бойся!» – усмехнулась она, подставила губы и закрыла глаза.
Я сразу заметил в поведении ее губ незнакомое нервное волнение. Я старательно целовал их, но желание мое не разгоралось. Она отстранилась и сказала:
«Помнишь, на чем мы остановились в последний раз?»
«Еще бы не помнить!»
«Так вот: сегодня я сама говорю, что хочу этого!»
Вот так эволюция, вот так экспонента, вот так блажь, вот так блюз! Оторопев, я взглянул на ее заметно побледневшее лицо. Оказывается, ее глаза могут быть сумасшедшими! И что прикажете мне делать?
Помолчав, я спокойно сказал:
«Думаю, нам не стоит этого делать…»
«Почему?» – быстро спросила она.
А действительно – почему? Почему мое остервенелое некогда желание обернулось вежливым отказом? И здесь самое время сообщить, что учился я ни больше, ни меньше как на общеэкономическом факультете Плехановки. Ничего странного для ребенка, у которого папа – финансист, а мама – плановик. Куда интересней, как в очкастой, низкорослой семье вырос зоркий, симпатичный баскетболист ростом сто восемьдесят четыре сантиметра.
К этому времени я основательно окунулся в студенческую жизнь. Мои спортивные способности были оценены местом в баскетбольной команде факультета, а музыкальная сноровка имела наглость сколотить джазовый квартет из таких же негров-слухачей, как я сам. В спортивном зале меня возбуждали голоногие, потные пантеры, об одной из которых, Ирен, речь впереди, а на репетиции квартета собирались поклонницы с томной статью, таинственно мерцающими очами и ультрасовременными воззрениями. Да как, скажите, можно пылать платонической любовью на расстоянии, когда рядом столько покладистых прелестниц?! Если, конечно, не страдать редким психическим расстройством. Все это я к тому, что исход у истерической любви такой же, что и у истерической беременности: в один прекрасный день ты просыпаешься и вдруг понимаешь, что здоров.
