А началось все банально – ему сильно захотелось писать. Вагон, который вез его в Москву, оказался холодным, а чая, у священника, которому он сдавал работу, было выпито слишком много. Эти два фактора наложились друг на друга, а до Москвы было еще не меньше часа.
Можно было поступить просто – зайти в переход между вагонами и сделать все там, но Семен слишком долго колебался. Во-первых, у него была довольно крупная сумма денег, заплаченная ему за два месяца работ, а в одном вагоне с ним ехали два каких-то быка в кожаных куртках. Семен был в своей единственной и довольно дорогой дубленке, и вообще меньше всего на свете хотел с кем-то драться. Но, даже если бы драться и не пришлось, стоять в узком, холодном, грохочущем и обильно прописанном месте, и, мотаясь из стороны в сторону, разбрызгивать вокруг свою мочу, очень не хотелось тоже. И тут еще объявили станцию, на которой много лет назад его родители снимала дачу. На Семена нахлынули детские воспоминания, и у него появилась мысль выйти и хотя бы постоять на платформе со всех сторон окруженной старыми соснами. А заодно и облегчиться.
А тут еще и бабушка, сидящая неподалеку от двух бандитов, собралась выходить, а эти уроды вышли за ней. Да еще через другую дверь. Вдруг они бабушку ограбят, – пронеслось у Семена, и он быстро вышел за ними.
Но бандиты просто встали на платформе и закурили. Бабушка тем временем ушла куда-то своей дорогой, а электричка тронулась дальше в Москву. Семен огляделся, куда бы ему отойти и… тут увидел его.
Лес стоял метрах в трехстах от платформы в конце небольшой улицы из маленьких одноэтажных домов и освещался дорожным фонарем. Его еловые и сосновые ветки были покрыты снегом, снег искрился в лучах фонаря, и во всей этой картине было что-то такое щемящее, новогоднее, и полное воспоминаний, идущих откуда-то из детства, что Семен не удержался и пошел в его сторону.
С этого все и началось.
Природа часто наводила на Семена всякие непростые мысли. Так произошло и в этот раз. Семен улыбаясь дошел до леса, благополучно избавился от литра мочи, и вот, когда, облегченно и благостно подняв голову на громадные мохнатые лапы елей, он уже застегивал ширинку, – ему опять вспомнилось.
К этому было невозможно привыкнуть. Оно находило внезапно, и потому врасплох. Словно комета из глубин космоса, откуда-то сзади в голову входил старый знакомый горький импульс. Послушай, а помнишь? – говорил он, и внутри Семена что-то сжималось, что-то натягивалось – он вспоминал. Ее. Совершенно бессмысленное занятие. Ее смех, ее улыбку, а чаще ее реакцию на какую-то ситуацию. И наступало такое состояние, что хоть рыдай от жалости к собственной персоне. Странной жалости, которую, кажется, уже давно сменили равнодушие, презрение и легкая ненависть. И вот хлоп! Тут, в этом лесу, под этими елками. Да так сильно.
Когда-то он думал, что это пройдет, потом свыкся, и, вроде бы даже успокоился на этот счет. Но вот – припорошенная пушистым снегом улица, морозный воздух, а в его голове со скоростью мысли возникает картина лета. Парк, деревья, скамейка. И не так важно, что именно она сказала ему тогда. Просто ее улыбка, ее светлые джинсы, то, что она – рядом, встало в его сознании столь ярко, что он зажмурился.
Это, естественно, не помогло. Откуда-то возникла сверлящая мысль, что тогда еще было возможно что-то изменить. Семен остановился, стукнулся спиной о какое-то дерево и, пачкая о кору свою единственную зимнюю одежду, сполз вниз.
