– «Зори» – это про что? – спросила Вера.
– Про нашу жизнь, про недовольство народных масс существующим положением, о том, как народ свергает тирана, – охотно объяснил молодой режиссер. – Но я раскрою тему по-новому. Не про парижскую коммуну, а про то, что происходит за окном: толпы мигрантов, толпы протестующих подростков и офисных хомячков… Будут звучать стихи и рушиться Останкинская башня.
– С башней ты поосторожней! – погрозил пальцем Борис Борисович.
– Башня – это образ, – поморщился Гибель Эскадры. – Собирательной образ всей пропаганды, которая одурманивает массы.
– И с мигрантами поосторожней. На сцену их выводить опасно.
– Да я и не собираюсь! Вон сколько студентов в театральных вузах. Только кликну, они что угодно изобразят на сцене – хоть предновогоднюю ночь на площади у железнодорожного вокзала в Кёльне. А Танечка у меня будет в «Двенадцатой ночи» Виолу играть. По идее она должна играть и своего брата-близнеца, но в моей постановке ее брата-близнеца будет изображать Стасик Холмский.
– Они разве похожи? – удивилась Вера.
– А это не важно. У меня вообще Танечка будет играть не Виолу, а Себастьяна, а Стасик, наоборот, Виолу. И все женские роли будут исполнять мужчины, а мужские – женщины. Волкову достанется роль Марии – фрейлины Оливии, а Кудрявцевой достанется Мальволио. Хотя…
Он замолчал и задумался.
– Разве можно так обращаться с известной всем пьесой? – удивилась Вера.
– Какой пьесой? – удивился Гибель Эскадры. – Кто ее знает хорошо? Никто и не помнит даже настоящее название! А Шекспир назвал свое великое произведение «Двенадцатая ночь, или Что угодно». Вот мы что угодно с ним и сделаем. Пусть только попробует кто бросить в меня камень! Но не это меня волнует сейчас…
Он вздохнул и посмотрел в окно, ветер гнал по небу серые вечереющие облака и трепал суетливых чаек.
– Я думаю, что мне делать сейчас с Кудрявцевой? И со всей этой шайкой-лейкой.
Он вздохнул еще раз, словно решаясь на что-то неприятное, но неотвратимое. После чего продолжил, как бы размышляя с самим собой:
– Дело в том… – Скаудер замолчал и вдруг встрепенулся. – В советские времена существовала такая шутка: знаете, что такое Малый театр? Это Большой после зарубежных гастролей.
– Ну! – нахмурился Софьин.
– А что «ну»? У нас случилось нечто подобное? Из гастролей мы возвращаемся в неполном составе. Именно Кудрявцева уговорила некоторых участников остаться в свободном мире, где у нее проживает дочь. Когда они вернутся, мне доподлинно неизвестно. А ведь скоро начнется подготовка к новому сезону, подготовка к новым премьерам, о которых я упомянул в нашем разговоре. Предположим, невозвращенцы вернутся. А чем они занимались там, то есть здесь, где мы пока находимся? А я вам отвечу! Кудрявцева договорилась со своей дочерью, а та договорилась с русской диаспорой в Норвегии о том, что труппа российских артистов даст несколько спектаклей. Спектаклей будет ровно тридцать – в Осло и в Тронхейме. Местные театры предложили подлым отщепенцам свои площадки, билеты все проданы. А что покажет Кудрявцева и компания? «Три сестры»? Или мою Гедду? Ведь, как всем известно, декорации к этим двум спектаклем прибыли в Норвегию отдельно – в грузовой фуре. Прибыли вместе с двумя рабочими сцены, которые теперь тоже участвуют в сговоре и будут таскать мои декорации туда-сюда без моего ведома и согласия. Мне известно, что за каждый спектакль каждый отщепенец планирует получить по триста евро, остальное захапает Кудрявцева со своей дочерью, разумеется. И что же в итоге? Каждый отщепенец отхватит по девять тысяч евро за месяц, а я, отец всего… Я, творец всего светлого и радужного, останусь гол как сокол…
