Alatis. Наследие. Книга 2 - страница 20

– Меня тоже этому учили, когда я была в ее возрасте. Всех этому учили. Если бы ты вырос здесь, ты тоже знал бы это.

– Звучит, как упрек.

– Так делали наши прадеды, так учили нас, и наши дети будут так же учить своих детей.

– Зачем? Неужели никого не волнует, что это опасно для них? – продолжал недоумевать я.

– Аллан, детей учат этому для того, чтобы, оказавшись в опасности, как например твои дети, когда им некому будет помочь, они смогли сами себя защитить.

Именно тогда я понял, насколько печальна вся наша жизнь. Мы не способны защитить собственных детей от опасности, и в то же время с ранних лет им прививается чувство нависшей угрозы и непрерывной войны. Грубо говоря, с самого детства их учат убивать. Здесь не может идти речи о свободе, храбрости и преданности своей миссии. Безысходность порождает только отчаяние. Каждое следующее поколение растет с мыслью о нескончаемости этой войны, неизменности положения братства, о своей беспомощности перед врагом. Я на мгновение увидел, как в этой крошке умирает ее жизнерадостность и надежда. Как все эти дети сталкиваются с реальностью и та вера в будущее, что сейчас окрыляет их, умирает навсегда. Как умирает их доброта. Нет – подумал я – Я не могу позволить этому продолжатся. Я не хочу нести ответственность за смерть всех надежд этих детей.

– Идем, Авем, нам нужно спешить скорее всех собрать. – сказал я, быстро шагая вперед.

Я расхаживал со стороны в сторону перед собравшимися алатисами. Между прочим, пришли абсолютно все, и казалось, что стены громадного зала библиотеки вот-вот треснут и присутствующие вывалятся во двор.

Они молча смотрели на меня, недоумевая, почему их глава разволновался. А я никак не мог начать речь. Нет, я знал, что сказать. Я уже тысячи раз прокручивал ее у себя в голове, знал, что за чем должно говориться. Просто я никак не мог сосредоточиться и сформулировать одно четкое и конкретное предложение. Мысли бежали слишком быстро, а язык словно присох к нёбу.

Внезапно в зале стало ужасно жарко, душно, а воротник жестоко сдавил горло. Ропот в зале возрастал не по секундам, а каждое мгновение. Одновременно захотелось и пить, и справить нужду. Чем дольше я размышлял, тем несуразнее казались мне мои мысли, идея казалась невнятной, и вообще я начал опасаться, что меня поднимут на смех.

Взгляды ожидавших алатисов становились скучающими и озадаченными. Все удивлялись, почему же их глава никак не соберется с духом, и гадали, что он хочет сказать.

Мельком я заметил в зале мальчишку. Он пытался добраться до окна и забраться на подоконник, чтобы лучше рассмотреть меня. Но ему все время мешали либо алатисы, сами примостившиеся на подоконнике, либо строгие взгляды окружающих. Даррелл немного покрутился возле окон, и затем я потерял его в толпе.

В то же время стоявшая позади меня Авем начала шептаться с Иеронимом, советуясь, что делать со мной в таком состоянии. Иероним интересовался, зачем я всех собрал. Авем спрашивала у своего мужа, не мог ли я тронуться умом после всего, что со мной случилось. И оба они осматривали зал на предмет того, чем можно было бы меня связать («если вдруг что» – сказала Авем, подмигнув Иерониму).

В конце концов, пока меня не связали, как умалишенного или пока алатисы просто не разошлись по своим делам, я заставил себя сдвинуться с места и выйти вперед перед собравшейся публикой, чтобы произнести свою речь. Выйти-то я вышел, но слова словно засохли в моем горле, и я не смог произнести ни слова. Я лишь стоял и молча смотрел на всех, пока на их лицах нарастало недоумение. Горло буквально раздирал кашель, ладони вспотели, колени вот-вот должны были подкоситься.