– Мы не виделись с лета, а ты так и нашёл, что сказать родному деду?
– Только не надо играть со мной в силу родственных чувств. Что, к примеру, я должен тебе сказать?
– Не придумал слов извинений за свой бестактный побег? Или хотя бы слов сожаления? – дед нахмурил брови.
– Мне не за что извиняться, – сухо ответил Юлиан и снова уставился окошко.
– И всё? Не за что? Ты так отчитываешься за предательство семьи?
– Предательство? Я-то думал, что ты, напротив, будешь благодарен мне за то, что я освободил тебя от обузы в виде себя.
– Семья – это не обуза, – сказал дед явно заготовленную заранее фразу. – Семья – это всё, что у нас есть. Я уже семнадцать лет пытаюсь донести тебя смысл того, что самое главное и, не побоюсь сказать, единственное, что имеет хоть какое-то значение – это семья.
Юлиану казалось, что дед читает отрывок из какой-то книги, ибо очень складно и красиво он всё это говорил. Однако повернуться и проверить, так ли это, желания не было никакого.
– Когда-то ты поймёшь, что это правда, Юлиан. Не сейчас, я знаю это но, не хотелось бы, чтобы это наступило слишком поздно. Не настолько поздно, как случилось у меня. Нас и так мало – только я, ты и Франциска, и мы должны цепляться друг за друга. Ибо это всё, что у нас есть.
Юлиан стиснул зубы, ибо он не хотел слушать эти бессмысленные лекции.
– Я всё это время хотел сказать тебе кое-что, – осмелился Юлиан и повернулся к деду, чтобы был возможность смотреть в его глаза, произнося эти слова. – Когда я жил в Свайзлаутерне, у меня наконец-то появилась настоящая семья. И ей была Ривальда Скуэйн.
Сеньор Раньери не сразу осознал смысл слов внука, однако Юлиан рассчитывал, что его реакция будет куда хуже.
– Ты не понимаешь, что говоришь, Юлиан, – отмахнулся дед. – Чем таким она запудрила твои мозги? Почему ты поклоняешься ей, как иконе?
– Она многому меня научила. Она показала мне дорогу в жизнь и изменила меня. Я стал взрослее. Я научился побеждать и научился с честью проигрывать. А что дал мне ты?
– Я пытался научить тебя осознавать важность семьи!
– Я бы понял это, но только если бы ты мне не внушал это раз за разом! Меня начинает тошнить от слова "семья". От какого-то невидимого долга друг другу… Рад теперь, что её с нами не стало? Снова можешь держать меня в клетке и при себе…
Сеньор Раньери опрокинул бокал бренди залпом. Юлиан не знал, какие чувства сейчас испытывает дед, но сейчас наблюдал один из тех редких случаев, когда в его глаза прокралась грусть.
Юлиан понимал, чем эта грусть была вызвана, но извиняться не собирался, ибо своей неправоты и близко не осознавал.
– О какой клетке ты говоришь? – спросил сеньор Раньери.
– О той, в которой я находился до осени. И той, в которой нахожусь сейчас.
– Свободы захотелось, дорогой внук? Хочешь ступить по намеченной дорожке своего отца? Того, который в поисках свободы бежал из дома, делал, что хотел и погиб в двадцать три года?
– Не смей так говорить о моём отце! – воскликнул Юлиан.– Ты не знал его и не знал, что он сделал!
– Поверь мне, я знал его куда лучше, чем ты, несмотря на то, что и впрямь ненавидел его и старался избегать с ним встреч. Худшее, что я мог пожелать своей дочери и, надо сказать, ожидания он оправдал. Полез на рожон, чтобы преставиться, когда тебе и трёх лет не было. Оставить Франциску и тебя одних! Это называется настоящим предательством семьи!
Внутри Юлиана проснулся долгое время дремавший демон, которого он боялся больше всего. Сейчас у него было только два пожелания – либо выпрыгнуть в окно самому, либо, что было более предпочтительно, выкинуть туда деда и раз и навсегда избавиться от той проблемы.
