Чтобы исправить возникшую заминку в самом себе маркиз вспомнил о теме, которая в самый раз подходила к тому чтобы говорить о ней при множестве слышащих ушей. Хотя возле него слуг осталось к данному моменту только двое, остальные из них покончив со своими обязанностями дожидались в галерее и не могли пропустить мимо ушей ничего из сказанного.
– А что у нас слышно на любовном фронте? Подыскали вы кузене муженька? Случник вы старый, как ваш замысел, дотлел?
– Как вы наверное хорошо знаете – разгорелся с новой силой сеньор Бофаро. – Альбертик ни в какую не хочет от нее отказываться, и ничего слышать не желает о возвращении.
– Как, так и отказывается?!
– Ни в какую! Залег у дона Мастеро в лечебной комнате, руку залечивает. И она к нему ходит. Конечно от такой жизни нельзя отказаться.
– Но может быть вы сильно дунули, сеньор Бофаро, огонек то был особый, – любовный, как иногда бывает от легкого дувка, язычок пламени затухает, а от сильного еще и разгорается. Не получилось ли у вас так?
Вы попробуйте спокойно увещеваниями его подвести к мысли о неловкости его дальнейшего пребывания в гостях. Намеками.
– Какие намеки, вы что, ему напрямую в глаза говоришь!…Что называется хоть ссы в глаза – все божья роса. Простите мня Христа раде. Парит руку под одеялом, заставляет Мастеро делать примочки. Всех остальных считает за дураков, я не знаю!
– О, Господи! – возвестил Монсеньор саркастически, вставая на ноги и предоставляя свою персону в полное распоряжение облачателей, – Как же хорошо дуракам на этом свете живется-то. Ну подумайте хорошенько, сеньор сводник. Могли бы вы применяя все ваши махинаторские способности умудриться остаться на его правах? Нет же, на вас приходятся только метастазы вашей неплохой в общем то идеи заставить девицу знатьсвое место. Приходиться вам только пособолезновать, что в сей сортир вы набрали половину – дураков, которые развалили весь тупик на смех любой деревенской куре, за что я на вас очень сильно пеняю. Так опозориться с Альбораном. Над нами смеется весь Палермо! Мне стыдно туда показаться. Не знаю как поразится свет узнав о вашем Альбертике. Да-да, это ваш Альбертик и улаживать с ним дела предстоит вам.
…И как можно скорее, – уже совсем серьезно добавил маркиз, несколько омрачаясь, – Потому что если об этом узнает его тетушка и два сапога не будут в паре, она поднимет такой скандал. Мы с ними как в испанских сапогах1 застрянем!…От этого уж я вас попрошу меня избавьте. С кухаркинским романом нужно кончать и немедленно, сейчас же! Смотрите и учитесь как это делается. Вы не с того края начали. Нужно приструнить сначало Клементину и уж посредством ее нажать на Альбертика.
Лучше всего будет препоручить заняться этим Руччини. Девушки ужас как боятся военных, а значит уважают… Позовите ко мне капитана! – крикнул монсеньор маркиз обращаясь к Касбе ли, и так что бы хорошо было слышно в галерее, в следствие чего его фавориту не пришлось далеко ходить, лишь до дальних дверей прихожей. Заглянув за которые он убедился, что за капитаном гвардейцев уже послали и нет надобности идти самому.
Руччини пришел как всегда быстро, может быть создавая такое впечатление тем, что по вызову он ходил длинным интенсивным шагом, коим в два счета обмерил прихожую и оказался на виду у Монсеньора. Склонившись в низком почтительном поклоне, с элегантностью и грациозностью, которые не могли быть наработаны, а только исходили от внешнего вида человека, его ярковыраженное мужское обаяние и обходительность не могли считаться эталоном, они были слишком особенными.
