В Варшаву были посланы несколько курьеров, а пока Николай вынужден был официально присягнуть Константину Павловичу, привести к присяге гвардию, двор, Сенат, Синод и Государственный Совет.
В Бельведерском дворце известие о смерти Александра I было получено раньше, чем в Зимнем, еще 25 ноября. Константин собрал своих приближенных и сообщил, что отрекается от престола в пользу Николая, как обещал покойному брату. Был там и близкий ему Михаил Павлович. Однако никакого официального объявления о сем сделано не было. Можно лишь гадать, только ли из личной неприязни к Николаю Константин тянул время или запоздалое сожаление проснулось в нем.
В Петербурге ждали бумагу. Дни летели, а бумаги не было. Так создалась обстановка междуцарствия.
Разные слухи пошли гулять по всей России. В Москве известие о смерти императора Александра Павловича сильно всех поразило и многих опечалило. Появились гипсовые бюсты и траурные кольца с надписью «Наш ангел на небесах», раскупавшиеся нарасхват. Забурлили споры в заговорщицких кружках.
1 декабря Москва присягнула Константину Павловичу, но вскоре разнесся слух о его отречении от престола. Москвичи-заговорщики собирались в эти тревожные дни на квартирах Нарышкина, Фонвизина, Митькова. Воодушевление и ожидание чего-то решительного захватило всех. Нарышкин, только что приехавший с юга, уверял, что там все готово к восстанию, члены Южного общества имеют за собой огромное число штыков. Полковник Митьков в свою очередь уверял, что и в Петербурге члены общества могут опереться на большую часть гвардейских полков. Их деды еще помнили времена гвардейских переворотов, стоило и внукам попробовать.
Допоздна горели окна двухэтажного особняка Нарышкина на Пречистенском бульваре. Обдумывали, как поступить при получении благоприятных известий из Петербурга. Князь Николай Иванович Трубецкой, адъютант графа П.А. Толстого, тогда командовавшего корпусом, расположенным в Москве и ее окрестностях, брался доставить своего начальника, связанного по рукам и ногам. Открыто говорилось, что пора покончить с этим правительством. Предложениям и прениям не было конца. Александру Ивановичу Кошелеву было тогда девятнадцать годов. Он жадно слушал бесконечные горячие споры и думал со страхом и восторгом, что для России наступает «великий 1789 год».
Отечественная война выбила целое поколение из узкой колеи дворянского существования, воодушевила общенациональными интересами, которых ради и воевали. Европейцы по духу и воспитанию, оторванные от корней русской жизни, они в ходе войны преисполнились пламенного патриотизма и жалости к крестьянину, открыв для себя несправедливость крепостного строя. Изменить все! Но как? Видимая легкость насильственных методов привлекла их; собственный военный опыт и нерешительность власти укрепили в этих намерениях.
Впервые в русской истории немалая часть образованной дворянской молодежи, вдохновляясь светлыми идеалами и негодуя на мрачные стороны действительности, ощутила себя чуждой нынешней власти, нынешнему обществу и общему порядку. О широте распространения подобных настроений свидетельствуют многие.
Тот же Кошелев, рассказывая позднее о «политических разговорах» в декабре 1825 года с И.В. Киреевским, Д.В. Веневитиновым, В.Ф. Одоевским, С.И. Шевырёвым и другими, заключает: «Мы, молодежь, менее страдали, чем волновались, и даже почти желали быть взятыми и тем стяжать и известность и мученический конец». К его счастью, «Общество любомудрия» не могло привлечь внимания полиции.
