Никомах знал, что время подошло, и был наготове. Он повязал передник, нагрел воду и велел принести еще свечей, чтобы было светлее.
Но первой приблизиться к царице он предоставил повитухе, так как в тот момент, когда женщина производит на свет сына, она предпочитает, чтобы к ней прикасалась другая женщина: ведь только женщина способна понять муки и одиночество, в которых рождается новая жизнь.
А царь Филипп в это время вел осаду города Потидея и ни за что на свете не покинул бы своих боевых порядков.
Роды были долгими и трудными, потому что Олимпиада отличалась стройным и хрупким сложением.
Кормилица то и дело вытирала пот:
– Наберись сил, девочка, напрягись! Вид твоего сына сотрет память о всех тех страданиях, которые ты сейчас испытываешь.
Она смочила царице губы ключевой водой, которую служанки постоянно сменяли в серебряной чаше.
Но когда наконец боль достигла такой силы, что Олимпиада едва не лишилась чувств, вмешался Никомах: он направил руки повитухи и велел Артемизии надавить на живот царицы, потому что у той самой уже не оставалось сил.
Врач приложил ухо к паху Олимпиады и услышал замедляющиеся удары маленького сердечка.
– Дави изо всей силы, – велел он кормилице. – Ребенок должен родиться сейчас же.
Артемизия навалилась всем своим весом на царицу, и та с громким криком наконец разрешилась от бремени.
Перевязав пуповину льняной нитью, Никомах быстро перерезал ее бронзовыми ножницами и протер ранку неразбавленным вином. Артемизия первая посмотрела в личико ребенка и пришла в восторг.
– Разве это не чудо? – приговаривала она, проводя по личику комочком шерсти, смоченной оливковым маслом.
Повитуха омыла головку младенца, а вытерев ее, не смогла сдержать удивленного возгласа:
– У него волосы, как у полугодовалого ребенка, и они золотятся. Он похож на маленького Эрота.
Артемизия между тем надела на него крохотную льняную рубашонку, поскольку Никомах не велел туго пеленать младенцев, как это принято в большинстве семей.
– Какого цвета, по-твоему, у него глаза? – спросил он у повитухи.
Женщина принесла светильник, и глазки младенца засветились всеми цветами радуги.
– Не знаю, трудно сказать. То кажутся голубыми, а то темными, почти черными. Возможно, сказывается столь различная натура родителей…
Никомах тем временем занялся царицей, у которой, как это часто случается при первых родах, продолжалось сильное кровотечение. Опасаясь этого, он предусмотрительно набрал снега со склонов горного хребта Бермий.
Сделав холодные примочки, врач приложил их к животу Олимпиады. Царица содрогнулась, обессиленная и измученная, но он продолжал держать ледяной компресс, пока кровотечение полностью не прекратилось.
А потом, сняв передник и вымыв руки, поручил царицу заботам женщин. Он позволил сменить ей простыню, вытереть с нее пот губкой, смоченной розовой водой, надеть на нее свежую рубашку из ее сундука и дал ей попить.
Потом Никомах показал матери малыша:
– Вот сын Филиппа, царица. Ты родила прекрасного ребенка.
И наконец вышел в коридор, где дожидался один из царских конников, готовый тут же отправиться в путь.
– Отправляйся, скачи к царю и скажи, что у него родился сын. Скажи, что это красивый, здоровый и крепкий мальчик.
Конник накинул на плечи плащ, перекинул через плечо переметную суму и бросился к выходу. Прежде чем он исчез из виду, Никомах крикнул вдогонку:
– Скажи также, что царица чувствует себя хорошо.
