Алексей Баталов. Жизнь. Игра. Трагедия - страница 20

– Ты запомнил слова, которые должен говорить? – спросил меня режиссер.

Ответил я утвердительно и даже не стал их произносить, чтобы не портить эффекта. К моему лицу подъехала камера и пододвинули осветительные приборы, оператор поставил кадр. Когда вчерне все было готово, режиссер попросил тишину. Мои друзья притихли, рабочие оставили свои занятия. Оператор спрятался за камерой. Загорелся свет, и все, кроме ярких глаз фонарей, утонуло в темноте. В эту последнюю секунду я еще верил в успех! Где-то совсем близко прозвучал голос Арнштама:

– Пожалуйста, не смотри в аппарат, спокойно скажи нам эту фразочку. Ну, начали…

И все… Дальше начался позор. Слова, которые только что в коридоре с такой легкостью слетали с моих уст, стали неуклюжими и тяжелыми, как сырые картошки. Они едва помещались во рту. Голос провалился, я почувствовал, какое идиотское у меня выражение лица.

– Очень хорошо, успокойся, давай попробуем еще раз, – мягко сказал режиссер и подошел ко мне. Я все понимал и боролся с собой, как с чужим человеком, но чем дальше, тем становилось хуже. Как попугай, с голоса, я с трудом научился произносить знакомые слова. Но тогда руки и плечи окаменели. Мне подставили стульчик, я вцепился в него руками. Стало легче, но глаза против моей воли полезли в аппарат. И так было до тех пор, пока рядом не поставили дощечку, на которую я жадно смотрел. Ступни мои ограничили палочками, потому что плюс ко всему я, оказывается, еще переступал ногами и вываливался из кадра.

По-моему, когда в джунглях ловят змею, приспособлений и ухищрений требуется куда меньше того, что понадобилось для меня, говорящего эту проклятую фразу. К счастью, моих товарищей отправили домой раньше и моего позора никто из них не видел. Вся школа затем с нетерпением ждала выхода картины на экран. Я же боялся этого дня больше, чем экзаменов. Я бы отдал все на свете, чтобы только никому никогда не показывали моей «игры». Но пришел день, и на огромном стенде «Ударника» появилось огромное слово «Зоя». Мы сорвались с уроков. Конечно, я совершенно не хотел идти в кино, но было неудобно перед ребятами.

Погас свет. Загорелись титры картины. Мы сидели на балконе, и мне казалось, что он шатается. Когда мелькнул мой кадр, я думал, что провалюсь от стыда, но произошло чудо. Право слово, на самом деле все оказалось совсем не так плохо, как я предполагал. Секрет же состоял в том, что все удерживавшее и подпиравшее меня на съемке, вся масса людей, работавших за меня в павильоне, осталась там. В рамку же попало только мое лицо. Правда, и по лицу я отчетливо видел, вернее, чувствовал все, что делалось тогда в киностудии. Но для других ничего этого не было, был только экран. Месяца на три прозвали меня «артистом». Некоторые даже поздравили, говорили, что им понравилось, и это было хуже всего, потому что мне стыдно было получать благодарность за обман. Внешне все как будто кончилось хорошо, а стало быть, так можно сниматься. Просто берут кого-то и снимают. И получается. Впрочем, по-настоящему я осмыслю великий процесс создания фильмов много лет спустя».

…Пройдут годы, минут десятилетия. Алексей Владимирович снимется в десятках художественных фильмов, о чем мы еще предметно и обстоятельно поговорим, ибо его вклад в отечественный кинематограф уникален и безальтернативен. Сам поставит три картины. Более четырех десятилетий будет преподавать в главном кинематографическом вузе страны ВГИКе, заведуя там ведущей кафедрой актерского мастерства. Выпустит семь собственных актерских мастерских, на что ушло несколько десятилетий кропотливой работы со студентами. Долгие годы будет исполнять обязанности секретаря Союза кинематографистов СССР. Но тот свой самый первый фильм «Зоя», где сыграл школьника под собственным именем, не попав даже в титры, останется при нем навсегда, как оберег, как вечно беспокоящая память об отроческих мечтаниях, разбивающихся о суровую реальность.