Я стою, не двигаясь. Я ничего не могу сделать.
Я впервые вижу, как зверь ломается.
Последний удар – плечом о решётку. Он падает.
Мир замирает.
Он не двигается.
– Рустам! – мой голос рвётся наружу, я бросаюсь к нему, хватаю за руку, переворачиваю на спину.
Глаза закрыты. Грудь вздымается тяжело, губы разомкнуты, в уголке рта кровь. Я провожу рукой по его лбу – горячий. Руки тоже горячие. Всё тело напряжено, но уже не двигается.
Он боролся с собой до последнего.
Я не понимаю, что со мной.
Я не должна плакать.
Но слёзы текут по щекам, и я просто сижу рядом с его телом, наблюдая, как постепенно затягиваются раны, оставляя новые рубцы на и без того израненном теле.
Я не ухожу.
Я просто сижу рядом.
Потому что мне ужасно его жалко.
Когда приходит утро, он сидит на полу, спиной к решётке, тяжело дышит. Бледный. Ослабший. Но живой.
Я медлю, прежде чем спросить, но не могу не спросить.
– Почему ты сдержался?
Он долго молчит.
Я уже думаю, что он не ответит.
Но он вдруг говорит.
– Потому что не хочу, чтобы ты смотрела на меня так.
Я не знаю, что сказать.
Потому что я уже смотрю.
Она чувствует это. Он тоже. Тесное, душное пространство клетки стало ещё меньше, воздух стал тяжелее, напитанный чем-то неизбежным, что висит между ними, как тонкая, но неразрывная нить. В его крови всё ещё бушует зверь, но теперь не в бешеной ярости, не в приступе ломки, а в чём-то другом, в чём-то, что страшит её больше, чем его ярость.
Она сидит в дальнем углу, притянув колени к груди, стараясь стать тенью, частью решёток, чем угодно, лишь бы он не смотрел, не приближался, но он всё равно чувствует её. Чувствует её страх, её неровное дыхание, её запах, который теперь в каждом уголке клетки. Она видит, как напрягаются его плечи, как ходят жилы на руках, как пальцы судорожно сжимаются, будто он удерживает себя от чего-то.
Его взгляд цепляется за неё. Слишком пронзительный, слишком настойчивый. Она сжимается, но знает – от него не спрячешься.
– Долго ты будешь бояться меня? – его голос низкий, раскатистый, звучит почти лениво, но в этой ленивости чувствуется напряжение, сдержанная сила, что-то скрытое, опасное.
Она вскидывает голову, встречает его взгляд, но дыхание предательски срывается, сердце пропускает удар. В груди всё сжимается от глупого, бессмысленного протеста, но слова уже срываются с губ:
– Долго ты будешь делать так, чтобы я боялась?
Она хочет, чтобы это прозвучало твёрдо, уверенно, но голос выходит слабее, чем она рассчитывала. Он слышит это. Он чувствует это.
Он ухмыляется.
Губы растягиваются в медленной, самоуверенной, почти ленивой усмешке. Ухмылка волка, который уже поймал добычу, но пока просто играет с ней, наблюдая, как она дёргается в его лапах.
– Ты сама знаешь ответ, девочка.
Он не двигается, не приближается, но этой дистанции уже нет. Она чувствует его так, будто он уже рядом. Будто он уже касается её.
Они приходят неожиданно. Без предупреждений, без шума – как будто знали, что так будет страшнее. Металлическая дверь распахивается с грохотом, тяжёлые шаги врываются внутрь, и в ту же секунду воздух наполняется яростью. Рустам вздыбливается, рычит, его мышцы напрягаются, но уже поздно. Их слишком много. Они двигаются слаженно, точно стая, только это не его стая, а грязные, жестокие твари в человеческом обличье.
Я отшатываюсь, прижимаюсь к стене, но уже знаю, что сделают с ним. Они пришли за ним.
