— Ты свой порфир для мужа сбереги, — он пошевелил пальцами напротив девичьих грудей и, поджав губы, тряхнул медовой шевелюрой. — Домой иди! Зайду я к твоему бате.
— Свататься? — с надеждой спросила Лагода.
— Жаловаться, — прикрикнул Пассарион Пасечник. — Замуж тебя пора выдать.
— Не пойду я ни за кого, кроме тебя! — показала тут же свой норов юная дева.
А кто мог ещё у Люта Милонега родиться, только волчица настоящая. — И врать мне не надо! Не может быть колдун православным монахом! Да ещё безжёненым!
— А ну, пошла отсюда! — возмутился колдун Пасечник и, схватив метлу в тёмном углу, накинуться хотел на девушку.
Она, подолы сарафана подобрав, выбежала из холодного каменного храма на улицу, где столкнулась с иконописцем известным на всю округу. Тот глазами печальными на неё глянул. Тощий такой, от постов своих и воздержания, даже не видел в Лагоде деву, а только человека живого.
— Уйду, — ревела Лагода. — К Перуну!
— К Лихо тебя надо, стерву такую! — грозил кулаком Пассарион.
Она не видела, как он тайно по-отцовски улыбался. Нравилась она ему, будет ей счастье до конца дней. Хорошей такой.
****
— Вот это сон! — заливался смехом папа, смахивая слёзы с весёлых глаз. — Лагодка, ну просто уморила!
Он рулил, но скорость предусмотрительно сбросил. Пока ехали от деревни до города, он хохотал. И всё началось с того момента, как я назвала имя монаха.
— Это ведь что-то значит?
— Значит, что можно записывать твои сны, потом перечитывать и хохотать.
— Папа, я там присутствую, как в реальности! Как будто со мной, но я со стороны смотрю. Это было тысячу лет назад.
— Сказочная ты у меня, ягодка. Никто столько радости не приносит мне, как ты и твои сны.
Папа расстегнул пуговки белоснежной рубахи у ворота и кинул на меня добрый взгляд.
— Я тебе говорю, вот все твои сны, ну просто восхитительны.
— А мне каково? Пап! Почти каждую ночь такое снится. Про монаха правда впервые, и я получается ну совсем юная там. И вроде Милонеговна по отчеству.
Папа продолжал ухмыляться, вострым взглядом глянул в зеркало заднего вида. Въезжали в город. И хотя в машине мы были вдвоём, спереди и сзади ехали охранники.
Теперь мы во всеоружии, а мне велено не боятся.
— Пап, что эти сны означают? Они такие яркие. Может есть какая сила сверхъестественная?
Больма хоти бдети в вепельчене, а аз хытрец*… Прости, вырвалось.
Вольха длинной рукой дотянулся до меня и погладить хотел по голове. Но я увильнула.
— Пап! Причёска, — я потрогала свой упругий калач на макушке.
— Ну и погладить уж нельзя, — улыбнулся он. — Что толку говорить так, если кроме меня никто и не поймёт.
— А он? — тихо спросила я. — Серпень – это август по-старинному.
— А белобрысых ведала рядом с ним? Своих у него не осталось, подобрал свору, — посмеивался папа. — Это Вересени – сентябрята.
— Расскажи про Серпеня, — немного с опаской попросила я.
Но папа отреагировал адекватно. Потому что мой папа – самый адекватный папа в мире.
— А что про него рассказывать, Лагодка?
Он бандит чистой воды, убийца безжалостный. Так что я Феде сказал, чтобы девок наших попрятал. Сейчас лето будет, всех в отпуск на море. Лагодка, хочешь поехать?
— Я с удовольствием, пап! — вдохновилась я, восхищённо уставилась на него. — Это наверное будет здорово!
— Естественно, я деньжат тебе дам, чтобы ни в чём себе, ягодка моя, не отказывала.
— Папуль, ты самый лучший! — я отстегнула ремень безопасности и полезла целовать его в щёку.
