Мысли же о том, что явилось самым важным во всем произошедшем, выявлялись бессонной ночью под стук колёс – на обратном пути. Странно, право же, странно было осознать, что этим важнейшим явилось то, что чествовались не победители, а побеждённые. Способность воспринять величие поражения по сути означает – продолжить проигранный бой. Гордость вчерашним поражением – залог завтрашней победы. Это всегда понимали сербы, гордящиеся Косовым Полем. «Это было в дни красивые давние Когда сербы погибали славно. В Косове потеряли главу, Но сербства отстояли славу».
Гордиться победой легко. Побед у нас, русских, было так много, что мы не научились отдавать должное своим поражениям. Надо учиться у сербов. Гордость поражением – более благородна, поскольку главная победа – это победа нравственная. И конечная историческая победа – сколько б ещё не пришлось ждать – в конечном счёте, принадлежит тому мировоззрению,
«где на чашах весов
Между доблестной смертью и жизнью —
Смерть всегда перевесит
На несколько граммов свинца»,
как поёт Кирилл Ривель.
Он тоже приехал на воздвижение памятника: артистически седовласый, в морской робе, напоминающей о плаванье на УПС «Седов». Приехал из Питера полубольным. Что же, это понятно: день такой, что с больничной койки соскочишь, а приедешь. Это ведь только кажется, что самый важный сейчас вопрос – сколько наших денег угробило бездарное финансовое руководство, и, соответственно, сильно ли затронет страну нашу общий кризис. Есть вещи и поважнее. Право же, есть.
Способность народа выживать в невзгодах зависит от силы его исторической памяти. От постижения им исторической истины. До последнего, впрочем, ещё куда как далеко. В завтрашнем дне я вновь услышу хулу на тех, кому мне сейчас довелось поклониться, услышу не единожды, и не дважды. Ничего, не привыкать. Лишь бы воздвигались памятники. Примерно так думалось мне под стук колес. В боковом кармане дорожной сумки позвякивали гильзы, предназначенные в подарок племяннице. Я собрала их после салюта в мокрой осенней траве.
Поклон схимников
Во Франции, где я встречу очередную годовщину расстрела царственных мучеников, этому дню предшествует чёрный праздник Французской революции: день взятия Бастилии, которую никто особо не охранял, и в которой никто не томился (кроме, разве что, развратного маркиза де Сада). Сколь удручающе пряма параллель со штурмом Зимнего, относительно которого ложь словесную «каждой лестницы каждый выступ брали, перешагивая через юнкеров», нам подтверждали ложью зрительной: подсовывали кадры чёрно-белого фильма будто кадры кинохроники. Нет, напрямую их кинохроникой никто не называл, оно как-то само выходило: «и вот, в этот день…» – и качающиеся под напором толпы ажурные ворота. Праздник победы лжи над истиной. Праздник наш и праздник французский. Чей лучше? И там и там – убиение Божьего помазанника с семьёю.
Но мы прошли дальше французов на пути к истине. Своих царственных мучеников мы прославили, а 7 ноября не является больше государственным праздником. Но и 17 июля ещё не стал днём государственной скорби. А имена цареубийц по-прежнему пачкают наши станции метрополитена и улицы.
Прошли дальше французов, но остановились на полпути.
Что же – нет государственного дня скорби, но есть свой у каждого, и потому – общий для всех нас. Всегда переживаемый по-новому.
За день до отъезда я сняла с полки непрочитанную ещё книгу о личности убиенного Государя в воспоминаниях современников. Знала, что прочесть не успею, но открыла хотя бы проглядеть. И сразу же наткнулась на неизвестный мне прежде рассказ графа Д.С.Шереметева, глубоко затронувший какие-то струны в душе.
