Я тоже неплохой телепат, и успеваю вцепиться в ее сознание, словно в волосы в драке.
Яркие, похожие на праздничные открытки, мысли сестры почти ослепляют меня, и я вижу причину ее ревности.
В своих потаенных мечтах Беата не была такой бледной и замученной. Она видела себя румяной, улыбчивой… и в платье горничной дома Монтеррев.
Я ахнула и сползла по двери.
Видения, где Беата подносит ароматный чай в фарфоровой чашечке Нилу, просто сразили меня наповал. Она тоже, как и я, была влюблена в Нила. Она тоже мечтала о прикосновении Нила, о том, чтобы быть с ним рядом. Хотя бы в роли горничной…
— Что ты наделала, гадина! — выкрикнула Беата со слезами, кидаясь на меня.
Я разрушила ее мечту, уничтожила единственную возможность приблизиться к Нилу и быть подле него.
Нужно быть честной с самой собой: Беата некрасивая. Она даже не хорошенькая.
Нил обзывает меня мышью потому, что у меня черные, яркие глаза и мелкие черты лица. Но прочие мальчишки, не такие заносчивые, как Нил, в один голос твердят, что я очень привлекательная. А бедняжка Беата вечно в тени; у нее жидкие волосы и болезненный вид. Даже на новогодние праздники ей никто не подарил подарка, свидетельствующего о симпатии. Ни открытки, ни цветка, ни конфеты.
И угораздило же ее втрескаться в этого чертова Нила!..
— Дура! — исступленно, со слезами в голосе, кричала Беата, накинувшись на меня и вцепляясь в мои волосы обеими руками. — Испорченная! Ты вечно все ломаешь и рушишь, все, к чему прикасаешься! Я так хотела!..
Беата никогда не была сильной. Оттолкнуть ее не составило никакого труда, и она шлепнулась на старенький, вытертый ковер, тяжело дыша и сжимая в кулаках вырванные из моей шевелюры волосы.
— Прислуживать этому скользкому мерзавцу — предел мечтаний? — выкрикнула я.
— Да! Да! — яростно выкрикнула Беата.— Прислуживать! Ходить в новой одежде! Есть досыта! И быть с ним… с ним рядом!
— Фу, какая мерзость! — кричу я, хотя слезы катятся по моим щекам. — Ты забыла, что из приличной семьи?! Ты хочешь всю жизнь унижаться? Должна же быть у тебя хоть капля гордости!
Беата молчит, а я рыдаю. Мне жаль ее и нестерпимо стыдно. Стыдно за то, что наша семья обнищала настолько, что вечно больная Беата не наедается. Она поправилась бы, и, может, похорошела бы, если б пила свежие сливки и ела фрукты, но…
Быть служанкой у Монтеррея это был ее единственный шанс поправиться. Теперь ее, конечно, не возьмут в это дом.
На наши крики спустилась встревоженная мама. Ступеньки старой лестницы скрипели под ее ногами, а мне и этот скрип был невыносим. Он ввинчивался мне в уши, напоминая о нашей бедности, о том, что мы не можем себе позволить даже лестницу починить.
— Что вы тут устроили, девочки?! — всплеснула руками мама, увидев нас обеих, растрепанных, взлохмаченных. — Драку? Где ваше воспитание?! Где ваши манеры?! Приличные леди себя так не ведут!
— Приличные леди не мечтают подтирать задницу богатею за подачку! — выкрикиваю я яростно. — Она собиралась в горничные! К Монтеррею!
— Эгоистка! — вопит Беата. — Не тебе решать, чем мне заниматься! Хочу прислуживать Монтеррею, и буду! Буду! Буду!
От ее истошных криков у мамы опускаются руки. Она горбится, на глазах будто бы старится. Губы ее дрожат, руки бессильно опускаются вдоль тела. И я вижу, какие они у нее натруженные и грубевшие от работы. Мама всю работу делает по дому сама. Выращивает овощи и продает их на рынке. Делает все, чтобы у нас был кусок хлеба — и чтобы при этом ей не нужно было униженно прислуживать богатею.
