Мама много работала, по вечерам для дополнительного заработка ходила по уколам, уставала, если мы огорчали её своим поведением или плохой успеваемостью, она могла и навалять нам или выместить свою досаду и раздражение на нас как-то иначе. Была такая история: однажды огорчённая какими-то нашими проступками мама оделась, встала у дверей и заявила нам: «Всё, пойду и брошусь под трамвай, не могу больше терпеть», – тон её, то, что она одета и уходит навсегда, произвели на нас такое тягостное, гнетущее впечатление, что мы как по команде разревелись, бросились к ней в ноги и стали умолять: «Мамочка, не надо, не уходи, не бросай нас». – Мать была непреклонна, мы валялись у её ног, ревели, слёзы и сопли текли ручьями, держали её, не давая уйти, и вдруг она расхохоталась и сказала: «Да ладно, отпустите меня, мне в поликлинику надо», – выдралась из наших ручонок и ушла.
Прости меня, мама, не в обиду тебе я вспомнил это, просто понимаю теперь, как невыносимо тяжело было тебе растить нас одной, без какой бы то ни было помощи, без возможности устроить личную жизнь.
Маме в те годы ещё не исполнилось и сорока лет, у неё, наверное, были мужчины, она была привлекательной женщиной. Одного из них мы видели, он бывал у нас дома, натирал полы, я тогда решил, что он по профессии полотёр, а может быть, так и было, неважно. В один из его визитов, после окончания работы, он остановился, как будто ожидая чего-то, мама подозвала нас, присела на корточки, обняла нас и сказала: «Дядя Юра теперь будет жить с нами». – Наша реакция с Катькой была одинаковой и мгновенной: не глядя на дядю Юру, мы обхватили маму с двух сторон за шею и заорали: «Мама! Не нужен нам никакой дядя Юра». – Мама прижала нас к себе покрепче, повернулась к бедолаге-полотёру и сказала потухшим голосом: «Юра, дети не хотят». Юра потоптался, ничего не ответил, оделся и ушёл.
Прости нас, мама.
Где-то в классе пятом у меня появился друг Володька, классный парень, крепкий, спокойный, всегда уверенный в себе. Одиночка – редкое явление, все как-то коагулируются группками по двое, по трое или в компании чуть больше, а Володя умудрялся поддерживать ровные дружелюбные отношения со всеми, не задирая никого и не заискивая ни перед кем. Подружились мы не одномоментно, постепенно общаясь, обнаружили, что наши взгляды во многом близки, мы одинаково смотрим на многие вещи, у нас был разный темперамент, но это никак не мешало общению. Володька был счастливым человеком: у него был отец. Офицер пожарной службы, ещё у него, как и у меня, была старшая сестра, что тоже помогало возникновению нашей дружбы. Мы любили посплетничать про наших сестёр, придумывали какие-то возможные шкоды в их адрес, которые, впрочем, никогда не были осуществлены. В целом мне очень нравилась наша дружба, он был парень очень невозмутимый, рассудительный, я – более моторный, но тоже, скорее, понятливый, чем бестолковый. Нас ещё связывало одно увлечение: мы оба любили рисовать и записались в ДК завода «Калибр» в художественную студию. Много лет позднее, вспоминая своё детство и размышляя, я понял, что мне тогда были интересны ребята из полных семей, семей, в которых был отец, не изломанный войной, мать и несколько детей. Они были гармоничней и дружелюбней, в них не было истерического нерва.
Ясно, что тогда я об этом не думал, но, когда собрался жениться, а женился я рано, в двадцать с половиной лет, сам себе сказал, что у моего сына или дочери отец будет всегда. Не знаю, может быть, отец я был вполне себе посредственный, но я был с сыном всегда: и в его детстве, и в пору его взросления. Надеюсь, что моё присутствие в его жизни являлось ему нужным и полезным, а для меня важно, что у моего сына отец был. У меня, к сожалению, таковой отсутствовал, формально-то он существовал, но через года три после демобилизации он, как в песне Розенбаума, «пошёл по всей стране, вразнос, весь в бабах и вине» и скрылся из виду на просторах необъятной нашей Родины.
