– Нет, я завтракала в гостинице перед полётом и с собой ничего не брала.
– Понятно. Огромное спасибо за информацию. Только ближайшие дни будьте осторожны. И если что-то почувствуете неладное – ну, сами понимаете, живот заболит, тошнота там или даже изжога, то немедля в больницу. И телефон ваш сообщите.
– Спасибо за заботу. А мой телефон-то вам зачем?
– Будет проводиться проверка по факту отравления. Вам позвонят. Наверно, придётся давать объяснения, тем более если потерпевшая умрёт.
– Умрёт… всё настолько серьёзно?
– А вы как думали, мы просто так никого не беспокоим. Нам что, думаете, в полиции заняться нечем.
– Хорошо, записывайте…
В трубке раздались гудки. Алёна пожала плечами, на прощанье кивнула дежурному, как старому знакомому, и под его недоумённым взглядом, задумчиво пошла обратно на лётное поле. Всё услышанное казалось ей очень странным и, главное, непонятным.
Лететь ей вдруг совсем расхотелось, и она даже оглянулась на самолётик, что доставил её в Мезень. «Господи, куда меня несёт?» – только и подумала Алёна, идя по тропинке. А недалеко от ангара по-прежнему стоял вертолёт с застеклённой кабиной, более напоминавший фантастический батискаф с огромными окнами, через которые можно изучать морскую живность, чем скромного покорителя воздушного океана.
– Что стряслось, позвольте узнать? Полетим или перелёт откладываем, беспокойная пассажирка?
– Не знаю, ничего не понятно. Соседка по самолёту, на котором я прилетела, серьёзно отравилась и попала в больницу.
– А вы тут при чём? У полиции есть основания вас подозревать?
– Не знаю, я с ней даже и не разговаривала.
– Бред какой-то!
– Спросили, как я себя чувствую.
– А, значит, беспокоятся.
– Наверно.
– Ну так что, летим?
– Да, только вперёд. Правда, ваш вертолёт не выглядит как надёжная машина.
– Зря вы так. Заграничная штучка, практически не имеет отказов. Я десять лет летал на МИ-8 в Архангельске, мотался как заведённый по всей области, а вот теперь второй год ношусь на этой самой иномарке. – Хотя на чём я сегодня только не летела! И на Боинге, и, как выяснилось, на «чебурашке», а теперь вот на заморской стрекозе полечу.
– Да, насыщенный денёк, ещё в начале двадцатого века, чтобы попасть туда, куда мы вскоре прилетим, требовалось провести месяцы в дороге. А вы ещё утром были в Москве, а после обеда уже здесь, в Мезени, на берегу Белого моря.
– Уж коли мы заговорили о техническом прогрессе, то можно я сделаю несколько селфи и пошлю другу. Может, и вы со мной, и этот синий лупоглазый малыш?
Виктор Павлович нахмурился и отошёл в сторону:
– У лётчиков есть примета: ни-ког-да не сниматься перед полётом, и тем более на фоне самолёта или вертолёта.
– Теперь буду в курсе. Не станем ломать традиций, хотя я и не лётчик. Я только разок сфоткаюсь на фоне домика, что здесь, в вашей Мезени, аэропортом зовётся…
Вскоре они, стрекоча, без особых усилий оторвались от зелёной лужайки с пёстрыми ромашками и, оставив под собой городок и спешащую к морю одноимённую с ним реку, взяли курс дальше на восток. Под ногами и на десятки километров вокруг раскинулся привычный пейзаж Зимнего берега Белого моря, от которого захватывало дух, – тёмные еловые леса с куртинами сосен и подлеском по берегам болот, переходящие в тундру, и озера да реки. Изредка на глаза попадались делянки с вырубленными деревьями и разбитыми дорогами.
– Ну вот и наши сузёмы, то есть дебри по-местному.
