– Не мочи, а то нуклеин не подействует, шрамы останутся.
Что мне шрамы? Эо их не увидит. Никогда больше она не погладит меня по спине, никогда не поцелует мои раны.
Ее больше нет.
Нарочно ложусь на спину, чтобы боль заставила забыть о жене, но не могу. Она ведь до сих пор там висит. Утром по дороге на работу мне придется пройти мимо ее безжизненного тела. Скоро появится трупный запах… Моя красавица-жена сияла слишком ярко – такие долго не живут. Я чувствую, как руки тянут ее за ноги и ломается хрупкая шея – тело так и не перестало дрожать.
В спальне есть тайный ход – я вырыл его давным-давно, еще в детстве, чтобы тайком от матери выбираться из дому. Теперь он пригодится. Лампы снаружи горят тускло, никто меня не заметит.
В поселке тишина, только экран по-прежнему мерцает, снова и снова прокручивая запись казни. Они хотят вдолбить нам бесполезность сопротивления, но допустили одну ошибку. Порку плетьми тоже показывают, и песня Эо звучит снова и снова. Даже не будь она моей женой, я поклонился бы ей как святой мученице, которой жестокие враги решили заткнуть рот.
Внезапно экран темнеет. Не припомню, чтобы такое случалось прежде. Треск помех, затем появляется Октавия Луна со своим обычным набором фраз. Можно подумать, кто-то взломал сеть Сообщества, потому что на экране вновь возникает изображение моей жены. «Разбейте цепи!» – кричит она, и экран гаснет. Затем раздается треск, и изображение появляется вновь. Еще раз звучит призыв Эо. И снова экран гаснет. Затем возобновляется стандартная программа, но она еще раз прерывается криками Эо. А вот я тяну ее за ноги. Изображение гаснет.
На улицах тихо и безлюдно. Я направляюсь к форуму. Ночная смена скоро закончит работу. Внезапно я слышу шорох, и из тени передо мной неожиданно появляется мужская фигура. На лице у дядьки Нэрола хитрая ухмылка. Тусклый фонарь над головой освещает рваную красную рубашку и флягу в руке.
– Весь в отца, паршивец, – цедит он презрительно, – глупый и самовлюбленный.
Я сжимаю кулаки:
– Пришел помешать мне, дядюшка?
– Я не смог помешать твоему папаше прикончить себя, – хмыкает он. – А он был намного лучше тебя. Держал себя в руках.
Делаю шаг вперед:
– Мне не нужно твоего разрешения.
– Маленький хвастунишка, посмотрите-ка на него! – Нэрол чешет в затылке. – И все-таки не делай того, что задумал. Мать хотя бы пожалей. Думаешь, она не знает, что ты улизнул из дома? Она в курсе. Сама мне сказала. Он, говорит, думает отправиться вслед за папашей и своей девчонкой.
– Если знает, что же не остановила?
– Ну уж нет. Мужчины должны сами совершать свои ошибки. Только не думаю, что твоя Эо хотела бы этого.
– Ты ничего не знаешь, – тыкаю пальцем ему в грудь. – Ничегошеньки не знаешь о том, чего она хотела!
Она сказала, что мученичество не для меня, вот и поглядим.
Дядька пожимает плечами.
– Ладно, тогда хоть провожу, раз ты такой кретин… Лямбда с петлей дружит, – добавляет он с кривой усмешкой. Перебрасывает мне флягу, и я иду вслед за ним. – Знаешь, я пытался отговорить твоего отца. Мол, толку от слов да танцев – что от этой вот пыли под ногами. С кулаками даже полез, да разве с ним сладишь? Уложил меня и не почесался. – Он вяло изображает удар правой. – Бывает такое дело, что человек решил уже все для себя и хрен его отговоришь.
Прикладываюсь к фляге и протягиваю ее обратно дядьке. Бражка гуще обычного, и вкус какой-то странный. Он разрешает мне допить остатки.
