Сам тот факт, что рейхсляйтер обратился к русской актрисе, любовнице фюрера, с просьбой уговорить главу государства сменить свою правительственно-командную ставку, оставив столицу и переехав далеко в горы, показался Скорцени кощунственным. Это ж до какой стадии растерянности и нравственного падения следует дойти, чтобы такой важнейший государственный вопрос, по существу, судьбу страны, высшие ее руководители начали решать, используя в качестве посредников какую-то заблудшую актрису, любовницу, да к тому же из русских и наверняка подосланную или уже здесь, в рейхе, завербованную?!
– Она отказалась это делать, – сокрушенно покачал чуть ли не на грудь Скорцени склонной головой Борман, даже не понимая, как низко падает в глазах «самого страшного человека Европы». – Она, как и Ева, не стала уговаривать фюрера, чтобы он попытался спасти свою жизнь.
– По этому поводу вы обращались уже и к фрау Еве Браун? – не сумел, да и не захотел скрыть своего сарказма Скорцени.
Ева Браун, Ольга Чехова… Кого еще из любовниц привлекал Борман для того, чтобы решать: где, когда и каким образом Гитлер должен определяться со своей ставкой главнокомандующего и канцелярией фюрера?! Правда, при этом обер-диверсант рейха не исключал, что таким способом рейхсляйтер всего лишь зондировал почву: собирается фюрер перевозить свои чемоданы в «Бергхоф», или же можно занимать это «Орлиное гнездо» самому, пока не налетели остальные коршуны?
Впрочем, сути дела это не меняло. Скорцени прекрасно понимал, что вопрос о дальнейшей ставке фюрера, а значит, и штаб-квартире Верховного командования, следовало решать на каком-то государственного уровня совете высших должностных лиц, а не затевать дворцовые интриги с привлечением имперских наложниц.
– Я пытался использовать любые подходы к фюреру, – покаянно произнес Борман, грузной, неуверенной походкой возвращаясь к столу. Это была походка крестьянина, который, оставив плуг посреди поля, возвращается домой по свежей пахоте. – Мы теряем время, Скорцени. Мы его катастрофически теряем.
– Боюсь, что мы его уже окончательно потеряли, рейхсляйтер, – сказал обер-диверсант рейха и, вскинув руку в прощальном приветствии, оставил кабинет.
Генерал Штубер почему-то до последней минуты надеялся, что тот Арнольд Гредер, которого он «имел честь знать», давно сгинул где-то в гибельных водоворотах Восточного фронта; оказался в числе заговорщиков, казненных после 20 июля, или же попросту растворился в давних преданиях, как, в конечном итоге, растворяется всякое кошмарное видение.
Но вот Гредер появился – все такой же приземистый, немыслимо широкоплечий, с красновато-серым, цвета пережженного кирпича, лицом закоренелого гипертоника и короткими, по-монгольски кривыми ногами… Беззаботно наглый и целеустремленно-циничный. И стало ясно, что даже самые эфемерные призраки имеют обыкновение материализовываться и возвращаться.
– Когда меня назначали в этот регион, мне и в голову не приходило, что где-то в нем находится древняя обитель саксонского вольномыслия, именуемая «замком Штубербург»! – Барона всегда шокировала развязность его манеры общения, его феерическое многословие и полное пренебрежение к тому, как на его словесное невоздержание реагирует собеседник – независимо от его возраста, чина и статуса. – Кто бы мог предположить: тонут непотопляемые «Титаники», взрываются самые безопасные в мире дирижабли, рушатся доселе несокрушимые империи, и только символы аристократической саксонской гордыни по-прежнему высятся посреди руин рейха, совершенно безразличные к его судьбе!
