– Доктор, хороший хирург по фамилии Кукушкин. Если есть геморрой или еще что…
– Нет у меня геморроя. А дело к тебе, Василий Александрович, есть, серьезное дело. Вот, собственно…
Я вкратце изложил, зачем приехал, и пока говорил, лицо у Мирошника вытягивалось, зрачки потемнели и стали непроницаемы, да он прикрыл еще их ресницами, так что не разобрать было, что у него теперь на уме. «Даром приехал, – мелькнула унылая мысль. – Вот уж кто настоящий жук! Не жук, а жучара!» Но, к счастью, я ошибся.
– Машину я спрячу, – сказал Мирошник, качая головой и сочувственно на меня глядя. – Есть у меня свободный бокс… А вам, Николаевич, надо бы врачу показаться. Эй, Виктор Григорьевич, иди-ка к нам! – не спросив моего согласия, подозвал он Кукушкина. – Тут неприятность с рукой…
Пальцы у Кукушкина оказались жесткими и быстрыми, но орудовал он ими легко, умеючи, – и через несколько секунд манипуляций с моим плечом он выдал диагноз:
– Связки порваны. Нужна небольшая операция.
– Операция?! С чего вдруг? – похолодел я, как похолодел бы всякий нормальный человек, пуще всего на свете опасающийся попасть в руки коновала. – Может, срастется?
– Не срастется. Приходите, сделаем играючи: хороший наркоз, полчаса времени – всего-то делов!
«Всего-то?.. Черт рябой! Всего-то…» – едва не взорвался я, но в эту минуту к заводским воротам подкатил «КамАЗ» с несчастной «семеркой» в кузове. Из кабины грузовика выбрался Игорек и, подойдя, шепнул мне на ухо, что добрались без приключений. Он был потерян и сер, как будто пылью притрушен, и глаза были у него несчастны, но парень изо всех сил бодрился, и ссадина у него на локте уже не кровоточила, бралась коркой. Приободрить бы его, но душевных сил осталось у меня совсем немного, и я только и всего, что апатично похлопал Игорька по плечу.
Мирошник тем временем не утерпел – вскочил на ступеньку «КамАЗа», заглянул в кузов и, округлив глаза, тихонько присвистнул:
– Н-да-а!..
Потом подозвал охранника и велел вызвать к нему завгара.
Возвращались молча, – благо водитель заводской «Нивы», которую удружил Мирошник, попался неразговорчивый, как говорится, весь в себе: дымил, прикуривая очередную сигарету от недокурка, смотрел перед собой на дорогу и время от времени поглядывал на часы, как будто торопился куда-то, а мы с Игорьком нарушили его планы. Ехать надо было ни много ни мало – 60 километров. Я думал в числе прочего и об этом – что если бы не был упрям и своеволен и после назначения перебрался с женой в Приозерск, как требовало того руководство, а не мотался каждый день в другой город, то не произошло бы сегодня того, что, к несчастью, произошло. Но я был упрям и своеволен и зачастую поступал вопреки здравому смыслу, – надо полагать, отсюда и проистекали нынешние мои обстоятельства.
Мое продвижение по службе долгое время оставляло желать лучшего. Семнадцать лет в скромной должности помощника прокурора – это вам не фунт изюму, как говаривали в старину. Сначала карьерный рост тормозился по причине моей беспартийности, затем, когда условие отпало, выяснилось, что течение времени для меня остановилось: те, от кого зависело принятие кадровых решений, привыкли видеть во мне именно того, кем был эти долгие семнадцать лет: помощника прокурора. К тому же о моих личных качествах – упрямстве и своеволии – уже проведала каждая собака, хотя с возрастом я научился сдерживать эти качества: не то чтобы стал осмотрительнее, скорее – безразличнее к тому, что меня окружало. «Капитан! Никогда ты не будешь майором!» – все чаще повторял я слова известной песни и почти смирился со своей незавидной участью: мало ли вокруг людей, не хуже и не лучше меня, которые получили майорские звездочки вместе с пинком под зад: на пенсию!
