Алрой - страница 3

– Дядя, прошу тебя, оставим это. Ты – мой славный родич, нам ни к чему раздоры. Склонности сердца мне изменить не дано. Мои предки? Что ж, они хотели многого, добились мало. Помыслы их были чисты, и я таков. Один из наших слывет героем.

– То незабвенный Алрой. Гордись им.

– Но я стыжусь, дядя, стыжусь, стыжусь!

– Его сила не ушла. Я был верен и ему и ей. Я хочу вернуть поднятый им жезл.

– Вернуть кому?

– Истинному владельцу – тебе!

– О, нет! Молю, забудь о праве моем на наследие, от коего я отрекаюсь. Жезл, что ты мудро пронес сквозь годы, я не приму. Слабым моим талантам не доступно вдохновение рутины. Быть рассудительным быстро приедается.

– Ищущий славы бежит труда!

– Труд без славы – удел лакея!

– Ты умен, твой горизонт широк. Ты обязательно поймешь, что приносит счастье мысль о бедах, которые могли прийти и не пришли. Нет лучшего удела, чем честный труд и покой, заслуженный в награду.

– Если мой удел – покой, то потерплю с ним до могилы.

– Ах, Давид! Меня пугает своевольство нрава твоего. Я утешаюсь упованьем, что к великим безрассудствам побуждает великий, но слишком юный ум, и потому имеется надежда. Уж очень ты одинок. Возможно, в этом кроется причина. Повторяю, ты умен, и, несомненно, глубоко проникнешь в суть твоего наследия. А я, покуда жив, твой верный помощник и подсказчик. И, главное, уповай на Бога отцов наших, он не оставит милостью своей царственного рода сироту.

– Любезный дядя, довольно об этом. Я не надену корону царя рабов.

– Ты не зрел в сужденьях. Мы живем рабами? Наши палаты – рабов жилище? Эти роскошные диваны и ковры не осрамят пышнейший из гаремов. Мои сундуки набиты драхмами. Такова жизнь раба? Богатейшие караваны принадлежат мне, Бостинаю. По-твоему, я – раб? В Багдаде на базаре мое имя известнее имени халифа. Это – рабства знак?

– Дядя, ты трудишься для чужих.

– Все этим заняты. Такова же и пчела. И она свободна и счастлива при том.

– По крайней мере, у нее есть жало…

– Она лишь раз ужалит – и умрет!

– Умрет достойно. Ее смерть слаще ее меда.

– Ты молод, молод. И я когда-то льстился мечтой о будущем геройстве. Теперь, мой мальчик, мечтаю дожить до созерцанья твоего довольства. Сотри мину кислую с лица, возрадуемся вместе. Что ни говори, а сегодня у нас большой день. Все наши, а также Исмаил, проклятый сын Агари, уведомлены, что отныне ты – Предводитель изгнания. Сегодня минул твой восемнадцатый год, и, как у нас заведено, сей день – первый день твоего правленья. Я приглашу старейшин на торжество, представлю их тебе. А сейчас, до свидания Давид. Укрась физиономию улыбкой. С волнением жду я торжества и твоего торжества на нем.

– До свидания, дядя.

Давид смотрел вслед удалявшейся фигуре Бостиная. Горечь сменила насмешку в глазах. Он с размаху уселся на диван, закрыл лицо руками. Затем вскочил. Как зверь в клетке, долго метался по залу взад и вперед. Устал, облокотился на колонну. Сдавленным голосом заговорил с собой.

“На сердце беспокойно, душа полна печали. Что значит этот мир вокруг меня, и кто я в нем? Тучи черные повисли надо мной. О, Бог всемогущий, смилостивься, рассей тьму!”

“Порой мне кажется, я – сердцевина, средоточие безумия, что царит повсюду. Быть живым – еще не значит жить. Дышать, есть, спать, просыпаться и вновь вступать на бесконечный круг. Так день за днем. Существование, лишенное надежды. Дух угнетенный шепчет: “Смерть лучше этой жизни!” Негодная подсказка!”