Фируза вспомнила тот последний, шестьдесят седьмой день рождения матери. Хоть и было лето, стол почему-то накрыли в не очень просторном доме. Было тесновато, как всегда, оживленно. Но все заметили в её глазах потустороннюю грусть. И опять разговоры, что скоро уйдет… Все удивлялись: откуда такие мысли?
Через пять дней Фируза вернулась с работы позже обычного, и уже с порога услышала трезвон телефона. Звонила племянница Вика.
– Нанайку[1] убили, – без предисловий сказала она.
Слова показались нелепостью, как будто фразы прорвались из случайного сериала: что значит убили, подумала Фируза, она же не бизнесменка какая-нибудь.
Механически вызвала такси, механически разговаривала с водителем. В середине пути вдруг поверилось в непоправимое, и она отчаянно разрыдалась. Такси слегка вильнуло в сторону, но тут же выправилось…
Во дворе и в доме были люди. После рассказа о случившемся первой её мыслью была, скажем, нелепая: «Она не заслужила такой смерти». Как будто кто-то другой на подобный конец имел причины. Видимо, она повторяла это вслух, потому что вдруг услышала ясный голос младшей племянницы Динары: «Она не заслуживала такой смерти». Потом вспоминается, как увидела большое бревно у забора, и начала подкатывать его к калитке убийцы, чтобы эта семья не могла проходить по двору мамы. К ней присоединилась сестра, стала помогать. Они подкатили его и плотно припёрли к соседской калитке. А там, во дворе, поигрывая веточкой, в тени яблони сидел парень в джинсах. И как сквозь оглушающий ветер прорвались пояснения: «Убийца убежал. Этот милиционер выжидает его»…
Фируза помнит, что ничего не помнит. Точнее, из тумана просто вырываются отдельные яркие картины или чьи-то чёткие фразы. Как дикая метель, в мозгу толкались мысли: «Как за полгода мама могла знать, что рано уйдет? Могла ли она предвидеть, что в жаркий полдень макушки лета (не осенью, не весной!) у молодого соседа произойдет сдвиг по фазе, который страшным рикошетом ударит по ней. Вот она с удовольствием поела курицу, вышла из калитки, свернула в проезд, чтобы выбросить собакам косточки. А из дыры в заборе выскочил сосед и начал кромсать её ножом. Она будет кричать: «Петенька, за что?» Из окон двухэтажного деревянного дома, у крыльца которого творилось душегубство, будут смотреть на происходящее две соседки, оцепеневшие от страха…»
Душа мамы, съёжившись от ужаса и боли, улетела в небеса. Она пересекла Непростую Реку, не оглянувшись назад, потому что никто не реанимировал тело в этом почти безлюдном в жаркий рабочий полдень частном секторе. Напротив домов – неширокая колея и глухой забор министерских гаражей. Там всё как положено: охрана, телефон.
– Почему никто не обеспокоился? – спросила она потом у сестры.
– Да вон в том доме постоянно пьянствуют и дерутся. Наверно, подумали, что опять эти дебоширят.
– Откуда мама знала, что скоро уйдет?
– Ей в январе сон приснился: она стоит на улице, поодаль от неё собрались умершие братья и еще кто-то, и говорят, указывая на маму: «Когда будем забирать?»…
Через десять лет Альбина скажет старшей сестре: «Я скоро умру. Никому я здесь не нужна».
Она говорила об этом с той же потусторонней обречённостью, без эмоций, как и мама. И вновь чей-то страшный выбор из другого мира, ткнувший пальцем в сорокадевятилетнюю женщину, выглядевшую девчонкой, унёс её в неведомое. Мать и дочь встретились там, где нет теней, горестей, суеты. Где светлое сияние пушит волосы золотым нимбом, а лучи солнца теряются в белых складках одежд и листве невиданных растений…
