Женщина подмигнула – немолодая, узкогубая, с жидким пучком на затылке, и Даша вдруг почувствовала внезапный приступ тошноты. Вновь появившегося желания бежать отсюда куда глаза глядят…
Не зная, что ответить тетке, как повежливее отказать (а соглашаться на это дикое предложение не было, разумеется, никакой возможности), девушка вдруг припомнила, как про старшую невестку Веры Николаевны в родне шептались, что ее «не принимают». Слишком уж отличалась она от своей свекрови и по воспитанию, и по умению себя держать, и по характеру. Правда, в свое время и брак самой Веры Николаевны с Петрушей Плотниковым – небогатым, неродовитым московским студентом – тоже казался ее родным непростительным мезальянсом. Но Плотников был безумно красив, талантлив, и, как показало время, юная аристократка в нем не ошиблась. Став одним из отцов-основателей советской силикатной промышленности, приобретя огромный авторитет как ученый, он сумел оказаться достойным ее любви, а богатство семьи, умножаясь его заработками, в конце концов значительно превысило стоимость того фамильного серебра и жемчуга, которые Вера Николаевна когда-то принесла в дом мужа.
Все эти воспоминания мгновенно пронеслись в Дашиной голове, и она, решившись наконец (поистине, это был день резких ответов в ее жизни!), проговорила:
– Мне кажется, это невозможно. То есть я имею в виду, что нечестно выносить вещи из дома тайком…
Теткины глаза сузились, и, едва сдерживая негодование, она начала:
– Но это же совсем не то, что ты думаешь. Как ты могла… После всего, что мы для тебя сделали…
Но в этот момент мужской голос перебил ее бесцеремонно и властно:
– Милые дамы, у меня для вас новость.
Женщины разом обернулись. Сергей Петрович, раскачиваясь на приподнятых носках и засунув руки в карманы, стоял на пороге кухни. Переведя насмешливый взгляд с жены на Дашу, дядя сказал:
– А завещание-то, оказывается, все же имеется…
Повисло молчание – наэлектризованное и недоброе, как воздух перед грозой. Насладившись произведенным эффектом, Сергей Петрович продолжал:
– Ну, собственно, завещанием это назвать трудно. Не по форме, не заверено – так, листок простой бумаги, но с ее подписью, здесь все честь по чести. Лежал – где бы вы думали? – в той самой заветной шкатулочке…
– Довольно, – словно опомнившись, вдруг сказала Даша, – я больше в этом безумии участвовать не желаю. Мне ваши семейные тайны неинтересны. Я ухожу.
– А ты не торопись, – проговорил, все так же улыбаясь, дядя. – Дело тебя касается напрямую. Думаю, для того мать тебя и звала сегодня, чтобы самолично объявить свою волю, да вот, видишь, я помешал.
– Судя по вашему отличному настроению, Сергей Петрович, интересы вашей семьи завещанное мне наследство ущемляет несильно, – со всей доступной ей ядовитостью произнесла девушка.
Она вдруг почувствовала себя ужасно усталой. Ей и в самом деле малоинтересны стали грядущие события. Куда лучше было бы, грустно подумала она, если бы вместо какого-нибудь заплесневелого куска кружева бабушка подарила мне последний час своей жизни. Она и хотела, да не вышло… Хорошо хоть на память останется письмо – то самое, с ее последними прощальными словами; предчувствовала, видно, что по-настоящему, с глазу на глаз, проститься не удастся…
– Разумеется, разумеется! Совсем не ущемляет! – громко рассмеялся дядя. – Надеюсь, у тебя хватило ума не надеяться ни на какие революционные идеи со стороны Веры Николаевны? Но, впрочем, обсуждать ее решения нам не подобает… Налей-ка мне кофейку, если еще не совсем остыл.
