Она назвала старинный район на левом берегу Москвы-реки, как раз напротив Воробьевых гор…
– Скажите, что все-таки произошло сегодня вечером? – через несколько светофоров спросил Барнаулов. – Случайность или неграмотная работа осветителей?
– Моя ошибка, – тихо призналась Илга. – Я не проводила репетиции при полном свете: думала, что все уже отработано, – и только теперь поняла, что у Джохара лошадь бежала против часовой стрелки и свет не бил ей в глаза. Я развернула круг по солнцу, и вот результат. Звери не виноваты, они лишь отреагировали на человеческую глупость. Вы думаете, лошадь испугали намеренно?
– Такое вполне возможно. К примеру, чтобы взбесить лошадь, достаточно кинуть в стойло клочок ветоши с кровью волчицы. Насколько мне известно, у диких волков в марте гон.
– Верно, – согласилась Илга. – Откуда вы все это знаете?
– Я же потомственный таежник, у нас это зовется цыганской наукой. Скажите, у вас в цирке есть враги?
Илга отрицательно покачала головой.
– Тем не менее на вашем месте я бы потребовал расследовать этот случай.
– Далеко не все, что случается на арене, можно расследовать, – заметила Илга. – Ну вот я и дома…
Широкий, но уютный московский двор, распахнутый в сторону набережной и Воробьевых гор, с первого взгляда понравился Барнаулову: должно быть, жилось здесь привольно и спокойно, по утрам шуршал метлой дворник, детские качели поскрипывали и гуляли «дамы с собачками». Однако он не привык доверять обманчивому затишью и, как обещал, проводил Илгу до порога ее квартиры.
– Может быть, вы меня пригласите, – внезапно для самого себя произнес Барнаулов, чтобы заглушить тоскливый лязг замка.
– На чашечку кофе? – И в ее голосе весенним ледком прозвенела усмешка.
– Пожалуй, только кофе будут готовить я, – предупредил он, пробуя улыбнуться. Получалось, что он напросился, а напроситься было нужно…
В просторном холле он помог ей снять шубку, и короткая юбочка из серебристой бахромы чуждо и странно засветилась под домашним абажуром, и тело Илги, еще более красивое от неуместного обнажения, заиграло алмазной пудрой.
– Поскучайте немного, я переоденусь, – спохватилась девушка, должно быть почувствовав его взгляд.
И Барнаулов внезапно подумал, что выглядит в ее глазах стариком с заиндевелыми висками и бывалым многоопытным сердцем.
– Так гораздо красивее… Может, оставите?
Но эта дерзость не имела отношения к Илге, он всего лишь хотел задавить то тоскливое чувство, которое просыпалось в нем рядом с ее блистательной юной жизнью. Он чувствовал ее прелесть обнаженно и остро, как прощальную осеннюю боль, как скорое и неизбежное расставание.
– Циркачи – суеверный народ, и цирковая одежда для нас вроде оберега. – Илга не поняла, не почувствовала его бунта. – В ней нельзя даже на кровать садиться, а на репетициях цирковые носят традиционный свитер. Так повелось…
С первого взгляда квартира Ингибаровых показалась ему чересчур просторной и словно бы пустой, точно хозяева здесь и появлялись-то редко. Барнаулов любил маленькие прихожие, крохотные кухни и тесноватый, но добрый уют человечьего логова; здесь, казалось, гулял ветер, этот ветер развевал распущенные волосы Илги и шевелил елочный стеклярус на ее бедрах и раздувал пока неясную, но неотступную тревогу в душе Барнаулова.
Пользуясь одиночеством, Барнаулов принялся внимательно рассматривать фотографии, висящие на стенах. Ингибаров был намного старше своей жены, и в домашней галерее оказались черно-белые снимки времен строительства БАМа и Московской Олимпиады-80. Белоснежные волки появились не так давно, похоже, что они вошли в аттракцион вместе с Илгой.
